Витя Соколков слушал все эти слова с серьезным видом, опустив глаза, а Шлёнкин, выставив грудь, не скрывая своего удовольствия, показывал всем свои крепкие, белые зубы.
Егоров намеревался тут же, на месте учения, провести подробный разбор игры, но в степи стало вдруг серо и тихо, как в сумерки. Посмотрев вдаль, за сопки, Егоров увидел надвигающийся степной снегопад.
«Надо спешить в гарнизон», — подумал он с острой тревогой.
— Разбор учения проведем, товарищи, на месте, — проговорил Егоров и спрыгнул с валуна. В те же секунды мелкая снежная пороша, словно густой туман, надвинулась на падь, и все поняли, почему командир роты торопится в гарнизон.
— Вот дьявольское местечко! — выругался Петухов. — Все тут не в меру. Солнце начнет светить — жара несносная, дождь пойдет — будто реки с неба хлынут, ветер подует — коня с ног валит, снежок вот затрусит — света белого не видно…
— А знаете, товарищ младший политрук, — поблескивая глазами, со смехом проговорил Соколков, — это все для нас сделано. Как по заказу. Все, дескать, испытайте, всего отведайте…
— Да, уж закалочку тут пройдем — будь здоров! — авторитетно вставил Шлёнкин, и по тону его голоса, и по сияющему лицу можно было догадаться, что он все еще возбужден благодарностью, объявленной ему командиром роты.
Слова эти были так необычны для Шлёнкина, что бойцы посмотрели на него и молча переглянулись. В роте знали, каким великим скептиком был Терентий Шлёнкин. Всего лишь вчера, когда стало известно, что будет разыгрываться бой за населенный пункт, обещавший быть очень поучительным, Шлёнкин перекосил пухлые губы и сквозь зубы изрек свое любимое словечко: «Шило!» Бойцы давно знали, что, раз Шлёнкин сказал «шило», значит, он полон неверия в пользу предпринимаемого дела.
«Э, да тебя, друг мой, надо почаще похваливать, на вид всем другим ставить. А я-то нотациями хотел тебя пронять», — подумал о Шлёнкине Егоров. Но сейчас было не до Шлёнкина, и Егоров тут же забыл о нем. Снежная пороша начала колыхаться от порывов ветра и с остервенением стегать бойцов по лицам.
— Ро-та, в походную колонну стано-вись! — крикнул Егоров.
19
Петухов первым понял, что они заблудились. Он хорошо запомнил ребристую сопку с обнаженными каменистыми жилами густо-ржавого цвета. Когда рота, проделав неведомый круг по степи, возвратилась опять к этой же сопке, Петухов сказал Егорову:
— Товарищ лейтенант, мы здесь уже были полчаса тому назад.
У Егорова пока и мысли не возникало, что они сбились с пути, и он удивленно посмотрел на политрука.
— А по-твоему, Василий Ефимыч, в каком направлении падь Ченчальтюй? — помолчав, спросил Егоров.
Петухов махнул рукой влево от сопки, возле которой они сейчас стояли.
— Ну, брат, ты загибаешь. Падь Ченчальтюй, по-моему, там. — Егоров вытянул руку почти в противоположном направлении.
Они стали припоминать, какие им сопки встречались на пути, но уже через минуту выяснилось, что, по мнению Егорова, все эти сопки находятся влево от них, а по мнению Петухова — вправо.
Егоров раскрыл полевую сумку, полез за компасом и картой. Бойцы, собравшись повзводно, стояли, курили, не подозревая о разговоре, происходившем у комроты с политруком. Но ветер с каждой минутой усиливался и прохватывал теперь до костей. Без движения можно было скоро окоченеть.
— Да в чем дело-то? Почему остановились? — обеспокоенно заговорили бойцы.
Но тут все увидели, что комроты и политрук рассматривают карту, и догадались, что они ищут кратчайший путь. Сам собою возник разговор: где же, в какой стороне лежит желанная падь Ченчальтюй. И вдруг обнаружилось, что все думают об этом по-разному. Поднялся спор, галдеж.
— Позамерзаем, братки, как собаки! А, спрашивается, зачем вели? По степи побегать?!
«Чей это такой загробный голос? — подумал Егоров, подходя к бойцам. — Соловей! Что он — с ума сошел? Да не ослышался ли я? Нет, он…» Егоров так привык считать сержанта образцовым воином, что никак не хотел верить, что все эти слова произносит он.