В землянку он возвращался в тягостном раздумье и не сразу заметил впереди на тропинке освободившуюся после операции Муниру. Она была без халата и с открытой головой.
— Галим, почему такой невеселый?
Он поднял голову и посмотрел в ее открытые, вопрошавшие глаза. Разве можно было от нее что-нибудь утаить? Он едва совладал с искушением тут же поделиться с ней всеми своими думами, но было, пожалуй, неудобно стоять им в лесу на виду у всех. Они медленно повернули к медсанбату. Все-таки Мунира по пути успела выведать, почему у Галима испортилось настроение.
— Не ждала я от тебя, — обиженно произнесла она по-татарски.
Они подходили уже к землянке.
Мунира с отчужденным лицом рассказала, что Кашиф окончил жизнь позорно. Он уехал на фронт — конечно, не по своему желанию. И когда он, подлец, поднял руки перед врагом, его пристрелили свои же.
На короткое мгновение Галим перенесся в далекий 1941 год, когда они, семеро моряков с погибшей лодки, пройдя через Норвегию и северную Финляндию, двигались на соединение со своими частями. Ему вспомнился невзрачный человек с чайником, которого он застрелил при попытке перебежать к гитлеровцам.
— Презренные трусы всегда так кончают… — И Урманов закурил папиросу, рассеивая дым рукой, как будто отгоняя прочь все прежние сомнения.
— Ну, еще что у тебя на душе? Выкладывай уж все, — сказала Мунира. — Горькое лучше сразу выпить, чем цедить по капельке.
Галим откровенно признался во всем, что его мучило в эти годы их разлуки. Мунира положила ему руку на плечо и с улыбкой сказала:
— Сколько же черных сомнений было у тебя на душе, Галим! Хорошо, что ты сбросил с себя наконец этот груз…
В этот вечер Мунира позвала Галима в свою землянку. Впервые он побывал в ее светлой и довольно уютной, с двумя походными кроватями и маленьким столиком, комнатке, с портретами на стене, с марлевой занавеской и полевыми цветами в снарядной гильзе.
Соседка Муниры, тоже врач, дежурила. Они сидели вдвоем и перебирали в памяти дни школьной юности, своих потерянных друзей.
Совсем недавно, выдавая нашивки раненым, Мунира разговорилась со связистом Шагиевым, который служил в одном батальоне с Лялей на Волхове. Во время прорыва блокады Ляля пропала без вести, ее не нашли ни среди раненых, ни среди погибших.
Это известие потрясло Галима до глубины души. Он так разыскивал Лялю на Волхове, но безуспешно. Оказывается, они были почти рядом, а вот встретиться не пришлось. Так же разминулся он тогда и с Мунирой.
— Как-то не верится, что после войны вернемся в Казань и больше никогда не увидим ни Хаджар, ни Ляли, — горестно вздохнула Мунира. — Сердце щемит, когда вспомнишь, как мы втроем ходили с песнями но берегу Кабана, как катались на лодке. Каждая улица будет напоминать о них…
Прошло еще несколько дней. Многие раненые, лежавшие в медсанбате, выписались. Вскоре и Казарьяка перевели в тыл. Галим одиноко бродил по просторной палате-землянке. Ему не терпелось поскорее вернуться в свою роту. Рука уже почти зажила. Вчера в лесу он сделал два выстрела, и обе пули попали в цель. Приходил Шумилин, рассказал о больших приготовлениях в дивизии. В медсанбате плотнее ставили койки, приезжали какие-то комиссии. Пригнали много крытых автомашин.
Весь день лил дождь. Галим томился в одиночестве. Мунира ушла в подразделение проводить занятия с санитарами. Вернувшись уже вечером, она сняла мокрый плащ и направилась к Галиму.
— Скучаешь?
На ее волосах, на раскрасневшемся от быстрой ходьбы лице блестели мелкие капельки дождя.
— Нет ничего хуже скуки от безделья! — Галим просительно взял ее за локоть.
Мунира ласково сказала, что утром еще раз посмотрит руку, и может, выпишет его.
Галим привлек ее к себе. Мунира доверчиво прижалась к нему головой. Галим поцеловал ее мокрые волосы. Не поднимая глаз, Мунира погладила своей влажной рукой жесткую щеку Галима…
Выписавшись из медсанбата и простившись с Мунирой, Урманов вышел на большак, ведущий к переднему краю. Еще недавно совсем глухая, дорога в лесу теперь кишмя кишела народом. Беспрерывным потоком двигались колонны автомашин, замаскированные молодыми елками и березовыми ветками. Они сворачивали куда-то вправо и влево, где раньше и дорог-то не было. Шла артиллерия, катили самоходки, двигались замаскированные зеленью танки. Сновали «виллисы», мчались амфибии. А по обеим сторонам шагали пехотинцы, молодые загорелые ребята, с гвардейскими значками на груди. Сразу было видно, что хотя они и не здешние, но чувствуют себя уверенно на своей земле.