— Вот они, знаменитые карельские леса! А воздух-то какой! Прямо будто на курорте, — сказал кто-то из гвардейцев.
«Значит, скоро, скоро», — подумал Урманов и, шагая все быстрее, свернул на тропу, которая напрямик вела в дивизию. Здесь было тихо, на деревьях пели невидимые птицы, под ногами сверкали лужи.
Неожиданно показался старший лейтенант Осадчий. Галим начал было официальный рапорт.
— Выздоровел? — перебил его Осадчий.
— Вполне здоров, товарищ старший лейтенант.
— Отлично. Начинаются горячие денечки, брат. Иду от генерала. Есть приказ покончить с финскими фашистами!
Подходя к землянке, где размещались его бойцы, Урманов услышал доносившееся оттуда пение. Как всегда перед боями, бойцы собирались вместе и пели хором, но приглушенно, не полным голосом, и песни звучали иначе, как-то проникновеннее, чем обычно.
Урманов стремительно вошел в полусумрак землянки. Бойцы, лежавшие на нарах и увлеченные песней, не сразу заметили его. Он забрался в свободный угол, и, когда смолкли все, раздался его тенор:
…Под вечер двадцатого июня был зачитан боевой приказ.
— Друзья мои, в ста километрах от Свири — моя родная деревенька. Мы будем драться за освобождение моей семьи, — обнимал ефрейтор Дудин товарищей, и глаза его при этом подозрительно поблескивали.
В этот вечер семь бойцов принесли Шумилину заявление о принятии их в партию.
— Коммунистом хочу идти в бой, товарищ парторг, — сказал Галяви Джаббаров, передавая Шумилину заявление и рекомендации. — Красиво не смог написать, но написал, что чувствую. За это ручаюсь головой.
— А это самое важное, товарищ Джаббаров. В партию не за красивые слова принимают.
Джаббаров был тщательно выбрит, из-под чисто выстиранной гимнастерки виднелся белый подворотничок. Ремень подтянут, сапоги начищены до блеска. Пилотка сидела на голове с особым шиком, как у девушек из медсанбата.
— Могу ли я уже сейчас считать себя коммунистом? — торжественно и серьезно спросил Джаббаров.
— Хорошо, я буду считать тебя коммунистом, — не сразу ответил парторг.
Джаббаров ушел успокоенный, с высоко поднятой головой.
«Чистыми и благородными становятся люди в боях», — подумал Шумилин, глядя на его твердую, уверенную походку.
Вскоре разведчики старшего лейтенанта Осадчего разместились в глубоких траншеях, тянувшихся до самой Свири. Саперы протащили по ним лодки к реке. Артиллеристы, выкатив орудия на самый берег, установили их на прямую наводку. В подземных укрытиях приглушенно гудели моторы.
Стояла ночь, но было светло, почти как днем. Из траншеи, если приподнять голову, видна была Свирь. Здесь она раскинулась широко, на шестьсот — семьсот метров, спокойно неся холодные воды к Ладоге.
В эту ночь на всем протяжении Свири, от Онежского до Ладожского озера, шли последние приготовления. Свирь будет форсироваться одновременно во многих местах. Главный удар должен быть нанесен в районе древнего города Лодейное Поле.
В пустом блиндаже Шумилин собрал коммунистов разведподразделения.
— Собрание парторганизации разведки объявляю открытым. Президиума выбирать не станем. Слово предоставляется старшему лейтенанту Осадчему.
Сидевший рядом с Урмановым Осадчий встал и, сунув большие пальцы рук за пояс, заговорил неторопливо, с мягким украинским акцентом. Коротко он объяснил, как должны действовать разведчики при форсировании Свири и какова последующая задача после захвата плацдарма.
— Разведчики пойдут, как всегда, впереди, — продолжал Осадчий свое небольшое наставление. — Не за будьте, основная задача разведчиков в наступлении — быть глазами и ушами дивизии. Слепого да глухого, пусть он будет богатырской силы, может побить даже карлик. Поэтому всегда думайте о дивизии. Если мы будем действовать в отрыве, погоды не сделаем, а вред можем наверняка принести, В горячке боя мы иногда об этом забываем. А это надо не только самим знать, но и другим разъяснять. И последнее: все добытые сведения немедленно передавать командиру. Запоздалому сообщению — грош цена.
Слабый свет из единственного оконца в блиндаже падал на решительные липа коммунистов, сидевших плечом к плечу, с автоматами на коленях. А тех, кто сидел в углу, вовсе не было видно. Блестели только их ордена и медали.
— Я верю вам, товарищи, как верю себе, — закончил Осадчий. — Вы знаете, в бою никогда не бывает легко. Но нам ли бояться трудностей, товарищи! Решительно и смело пойдем вперед. Не дадим опомниться врагу. Думаю, что коммунисты, как всегда, будут служить образном для остальных.