— А как другие наши товарищи, не слышал? — спросил Андрей.
— Захаров на моих глазах умер… Вот… — Галим достал из кармана две вылинявшие ленточки от бескозырки, — взял на память…
— А Ломидзе?
— Жив. Как лев дрался…
— Бери, Галим, заступ. Будем жилье рыть!
И они принялись рыть окопы.
Каменистая земля звенела, с трудом поддаваясь лопате.
— Толом бы дробить эти гранитные клыки, — с раздражением бросил Урманов.
Верещагин не переставал кидать лопату за лопатой.
— Не жалуйся. Хоть и камениста земля, да наша, своя, — приговаривал старшина, и вновь со скрипом врезалась его лопата в окаменевшую мерзлоту.
Вдруг над самым ухом раздалось:
— Моряки?
Верещагин выпрямился и увидел заместителя командира бригады, которого они встретили в то утро, когда шли в часть.
— Так точно, товарищ подполковник. Вот грызем землю. Черства она тут, ой черства!
— Потом добытый хлеб и черствый сладок. А что думаете делать, когда рассветет?
Застигнутые врасплох моряки, с лопатами в руках, молча размышляли.
— А когда рассветет, товарищ подполковник, хорошо бы пойти в наступление, — нашелся Верещагин. — Оседлать бы вон ту высотку и превратить эту долину в наш тыл.
— Правильно, старшина. Правильно думаете. Так мы и сделаем утром.
— Постараемся оправдать ваше доверие, товарищ командир.
— Фашисты думают, что они непобедимы. И нужно их так стукнуть, чтобы эта дурацкая мысль навсегда выскочила у них из головы.
— А подмога нам будет, товарищ командир? — спросил кто-то.
— Ночью должны прибыть артиллерия и танки. Будет и авиация.
— А соседи как? — спросил тот же голос, — Говорят, на правом фланге — новая дивизия.
— Насчет новых дивизий не беспокойтесь, товарищи. Они есть, и они подходят. У Советского Союза сил достаточно.
Едва Ильдарский ушел, Верещагин не вытерпел и сказал Урманову:
— Кажется, стоящий человек. Умеет солдатской душе паров поддать. С таким командиром и воевать легче.
Урманов пробормотал что-то невнятное. Мысли его были совсем не здесь. Подполковник напоминал ему Муниру. А что если это ее отец?.. Или, может быть, однофамилец?.. Пока подполковник разговаривал с бойцами, Галим незаметно приглядывался к нему, стараясь понять, что же в этом лице общего с Мунирой. Но Мунира больше походила на свою мать — Суфию-ханум. В крупном, с резкими чертами лице подполковника он не находил сходства с девичьим округлым и таким милым ему лицом Муниры. Но взгляд, манера держать голову и что-то в уголках губ невольно пробуждали в нем воспоминание о Мунире. В конце концов, не все ли равно, отец это Муниры или всего лишь ее однофамилец, — Галиму было приятно, что рядом есть человек, который всегда будет напоминать ему о любимой.
Батальон получил приказ о переходе в контрнаступление. Вначале открыла огонь наша артиллерия, расположенная тут же, в горах, потом показались истребители. Галим, чуть высунувшись из окопа, наблюдал переднюю линию врага. Там вместе с клубами дыма и пламени черными фонтанами взлетали в воздух комья земли, разбитые пулеметы, винтовки, ящики, колеса.
— Точно кладут! — радовался Галим.
В это время огненный вал покатился дальше. Выскочили из засады наши танки. За ними поднялся батальон. Некоторые падали, но и падая делали два-три шага вперед. Отставали в этом стремительном потоке лишь тяжелораненые. Легкораненые, увлекаемые общим порывом, продолжали двигаться дальше. Галим бежал рядом с Верещагиным. Вот они прошли пятьдесят, сто, сто пятьдесят метров. Осталось еще пятьдесят. Но тут одна за другой стали оживать уцелевшие вражеские пулеметные точки. Их огонь все усиливался. Батальон залег. Многие лежа метали гранаты.
Один из наших танков горел, окутанный густым дымом, остальные, не в силах взять крутой подъем, стреляли с места.
Приказ еще не был выполнен. С командного пункта комбригу Седых было ясно видно, что атака захлебывается. Нужно во что бы то ни стало поднять бойцов.
— Знамя вперед! — скомандовал он.
Трое знаменосцев во главе со старшим сержантом побежали с развевающимся полотнищем знамени.
Лишь только знамя оказалось впереди, батальон без команды, как один человек, опять поднялся в атаку. Шли под нарастающим огнем противника. Вот упал старший сержант, и знамя подхватил горячий узколицый Ломидзе. Взмахнув развевающимся на ветру знаменем, он что-то крикнул, чего за шумом боя никто не расслышал, и, положив древко на свое крепкое острое плечо, ринулся вперед.
…Батальон прошел поляну, позади осталось и болото… Наконец батальон добрался до сопки и бросился на штурм основных позиций противника.