Уже совсем смеркалось. Верещагин и Урманов часто останавливались, чутко ловя в наступившей тишине малейший звук.
На склоне горы бойцы ломами и кирками рыли брагскую могилу. Павшие бойцы лежали прикрытые окровавленными шинелями. Моряки подошли и молча всматривались в каждого. Урманов откидывал шинель, Верещагин фонариком освещал лицо. Ломидзе среди них не оказалось.
Самое тяжелое для воина — смотреть на погибших товарищей. Солдаты не плачут — их слезы выжжены пороховым дымом, — но, пока живы, им не забыть той горькой минуты.
— Друга ищете? — спросил кто-то из бойцов.
— Да, — сказал Верещагин, — хорошего друга потеряли. Моряка!
— Эти все были самые лучшие, — показал боец рукой на погибших. — Самые лучшие, незабвенные. Перед их прахом должен склонить голову весь мир.
— Святую истину сказал ты, браток, — положил ему на плечо руку Верещагин.
— А вы спрашивали у санитаров? Может, он только ранен? — сказал тот же боец.
— Нет его там.
— Моряк, говорите? Не встречался мне.
— Пойдем, — с грустью сказал Верещагин Галиму.
На потемневшем небе вспыхнуло северное сияние.
Вначале было похоже, будто кто-то набросил на небо белый занавес. Постепенно занавес стал шевелиться, заструился и превратился в серебряную реку. Неожиданно лучи, сойдясь на мгновение в круг, снова разошлись. Потом стали похожи на террасы белых скал. А еще через несколько минут по всему небосклону заметались отливающие всеми цветами радуги гигантские сполохи.
Но ни Верещагину, ни Урманову не было дела до этой неповторимой, разлитой вокруг них красоты. Они шли и шли, обшаривая каждый обрыв, останавливаясь над каждым убитым, встретившимся на их пути. Ломидзе нигде не было.
Они посидели на камнях в молчании, в нарастающей тревоге. Снова встали и пошли дальше. Под ногами Верещагина загремела о камень каска и покатилась куда-то в пропасть. И тут же до слуха моряков долетел хрипловатый, негромкий стон.
— Андрей! — Урманов схватил Верещагина за руку.
Они пододвинулись к самому краю обрыва и заглянули вниз. Густая тень от каменного утеса с острыми выступами скрывала все.
— Я спущусь, — сказал Урманов.
— Не сорвись, — предупредил Верещагин.
Один конец толстого каната, который на всякий случай прихватили с собой, они накрепко обвязали вокруг большого валуна, другой закинули вниз.
Урманов быстро спустился на дно. Он не сделал и двух шагов, как наткнулся на лежавшего без сознания человека. Низко склонившись, Галим чиркнул спичкой. В скорченном, окровавленном бойце он не сразу узнал Георгия Ломидзе.
— Скорее, скорее, он здесь! — взволнованно крикнул Урманов ожидавшему наверху Андрею.
Вмиг слетел Верещагин по канату. Вдвоем они бережно подняли друга на руки и в обход понесли на пункт первой помощи.
7
Красноватый луч солнца, словно прощаясь, последний раз коснулся далеких вершин сопок и скрылся надолго, Все окуталось сумеречной белой мглой, в которую осмеливалось врываться лишь полыхающее по небу северное сияние.
Пурга бушевала почти десять суток; казалось, ей не будет конца. В двух шагах нельзя было различить человека. Ураганной силы ветер сшибал с ног людей, и они мгновенно исчезали в ревущем вихре снега. От землянок до передовых позиций пришлось протянуть канаты: лишь держась за них, бойцы могли пробираться на смену своим замерзавшим товарищам.
Траншеи, окопы, дзоты, артиллерийские и минометные позиции — все было завалено снегом. Иногда какая-нибудь землянка несколько часов не подавала признаков жизни. Тогда шли на выручку соседи — и откапывали землянку из-под толстых снежных пластов, находя ее по черной трубе. А в самих землянках, выбитых в склонах сопок и обшитых изнутри чахлыми ветками стелющейся северной березы, чуть мерцало пламя коптилки. Бойцы сидели в меховых шапках, в полушубках и на чем свет стоит ругали проникавший до самых костей мороз.