— Пойдите прочь! Немедленно пойдите прочь! Мне не терпится увидеть, что сделают с вами жители графства, когда станет известно об этом небольшом приключении. Надеюсь, ваш муж уже не стремится стать парламентарием. — Харриет лишь сплела руки на груди и улыбнулась. — Пойдите прочь, я сказала! Сейчас же! — Приблизившись к креслу, леди Торнли оттолкнула Краудера, снова положила руку мужа на подлокотник и принялась застегивать пряжку, чтобы опять зафиксировать его предплечье. — Если вы не уберетесь, пока я застегиваю ремень, — зарычала она, — я велю своим лакеям выкинуть вас на дорогу.
Харриет и Краудер откланялись и собрались уходить. Леди Торнли по-прежнему занималась ремнями, а голос ее супруга, исполненный одиночества и отчаяния последней оставшейся в аду души, звучал то громче, то тише.
V.3
Харриет и Краудер взобрались на холм и вошли в рощу, где погиб Брук. Когда они оказались возле лавки, Харриет села, закрыв лицо руками. Краудер устроился возле нее и стал ждать. Над их головами жалобно кричали вороны, ветерок перевернул несколько листьев своими легкими ладонями. Плечи Харриет перестали сотрясаться. Спустя несколько минут она вытащила свой платок и громко высморкалась.
— Благодарю вас, — молвила Харриет.
— Не стоит благодарности, госпожа Уэстерман. Вы пришли в себя?
— Нет. — Она пристально смотрела перед собой, словно пытаясь вселить в свой разум образ собственного дома и выгнать образ соседского. — Какие ужасы, Краудер! У меня от них голова идет кругом. Как может человек находиться в таком состоянии и тем не менее жить?
Краудер покрутил свою трость между ладонями. Ее наконечник со скрипом погрузился в землю возле их ног, усеянную листьями и обломками веток.
— За ним прекрасно ухаживали — во всяком случае до недавнего времени. Александр прислал хорошую сиделку. Сомневаюсь, что есть много врачей, чьими стараниями он прожил бы столь долго.
— Но его ум… Неужели вы полагаете, будто с ним и вправду можно сообщаться?
— Тело не всегда отображает обитающий в нем ум или подчиняется ему. Полагаю, он осознает себя и свой недут. Во всяком случае, порой.
Харриет содрогнулась и подалась вперед, подперев подбородок ладонью.
— Что обозначает этот медальон, как вы думаете? — поинтересовалась она. — От всех его возлюбленных…
— Я рассказывал вам о подозрениях сквайра, касающихся смерти молодой девушки.
— Несомненно. Он и вправду выглядит безделицей, какую могла бы носить девушка этого возраста. К тому же относительно бедная. Я даже не могу вообразить, чтобы женщины, с коими лорд Торнли был когда-то связан, могли носить нечто иное, кроме золота.
— Кто был мировым судьей в те времена?
Харриет повернулась к анатому.
— Представления не имею. Это произошло, должно быть, лет тридцать назад.
Краудер вынул трость из маленькой ямки, образованной ее наконечником, и принялся проделывать новую выемку.
— Вероятней всего, сорок, я полагаю. Однако если его семейство добросовестно хранило документы…
— Неужели такая древняя история может соотноситься с тем, что происходит теперь?
Краудер вздернул брови.
— Госпожа Уэстерман, с вашей стороны было бы любезнее не называть историю, происходившую в годы моей жизни, «древней». — Харриет, хоть и нетвердо, но громко расхохоталась. Анатом с удовольствием продолжил: — Я поразмышлял над тем, что Хью сказал о вине, лежащей на его семействе, а также о медальоне и тех ранах. И задался вопросом: может, его привлекли к ответственности за некие прошлые деяния? Так что если мы не в силах устремиться вперед, нам нужно вернуться назад. Вероятно, та смерть точно затяжной узел на веревке. Если мы распустим его, все остальное разъяснится само собой.
Дом сэра Стивена Янга уже начал обнаруживать следы запустения. Бывший мировой судья умер в подобающем возрасте и вследствие естественных причин примерно двадцать лет назад. Его сын и наследник, как говорили, был несколько чудаковат.
Служанка, впустившая их в дом, похоже, не привыкла к посетителям, а потому отнеслась к ним так, как епископ мог бы отнестись к говорящему льву: с любопытством, но в лучшем случае несколько неуверенно. Их спешно проводили в салон, который оказался пыльным и непроветренным, с неуклюжей и щербатой меблировкой; на стенах, в тех местах, куда падало солнце, краска была усеяна пузырями и выцвела, в других же — покрылась копотью и грязью. Ждать им пришлось недолго. Вскоре дверь шумно и суетливо распахнулась, и в комнату ввалился мужчина примерно Краудеровых лет. Он был на удивление невысок, но делал себя еще ниже, наклоняя голову и сутуля плечи. Его парик, казавшийся скорее желтым, сидел косовато, а обшлага кафтана покрывали странные пятна. Впрочем, его энергия ощущалась сразу же — похоже, радость от прихода гостей овладела им почти безраздельно. Про себя Харриет решила, что все это немного напоминает приветствие восторженного крота. Сощурясь, мужчина глядел на посетителей сквозь изрядно запачканные очки и радостно морщил нос, словно пытался опознать их скорее при помощи обоняния, чем посредством зрения.