Майклс, хозяин заведения, с настойчивостью утверждал, что вот-вот устроит в этом помещении серию музыкальных концертов и частных танцевальных вечеров, однако Харриет подозревала: ему настолько удобно хранить здесь в зимнее время соленую свинину и мешки с картофелем, что он навряд ли затеет нечто подобное. Однако красивые слухи о том, что прославленные музыканты вот-вот предпримут путешествие из Лондона в Хартсвуд ради увеселения здешних жителей, упорно ходили по округе, поскольку все были согласны: даже молва способна улучшить репутацию местности.
Майклс был исполином, начавшим свою жизнь на лондонских улицах, однако благодаря любви к лошадям, удаче и светлой голове к сорока годам он разбогател и стал владельцем процветающего дела. Никто не знал ни его имени, ни того, существовало ли оно вообще; дети, друзья и даже жена всегда обращались к нему по фамилии. Каждое утро его можно было застать в компании галдящего семейства — к собственным отпрыскам Майклса часто добавлялись кузены и племянники, якобы нуждавшиеся в щедрости и суровой любви хозяина; они читали газеты и пили его легкое пиво. Ходили слухи, будто к нему часто обращаются с просьбой выступить третейским судьей в городских спорах и что обычно он справедлив и до невероятности неподкупен. Некоторые местные жители опасались, что сквайр не одобрит подобного отношения к собственной судебной власти, однако Харриет давно поняла, что у Бриджеса и Майклса на сей счет существует особая договоренность.
Теперь, когда Майклс, протиснувшись сквозь толпу, обеспечил госпоже Уэстерман место неподалеку от стола, за которым сидели присяжные, Харриет радовалась его содействию. В помещении собралась львиная доля местных жителей, хотя провинциальная аристократия, похоже, посчитала это дело ниже своего достоинства или вовсе не слышала о нем, решила Харриет, оглядывая зал и понимая, что почти все лавки городка нынче вечером наверняка закрыты по желанию приказчиков, владельцев и покупателей. Пробравшись в зал вслед за госпожой Уэстерман, Краудер занял место у нее за спиной. Когда его узнали, несколько человек в толпе что-то пробормотали — впрочем, если анатом ожидал неприязненного отношения, он явно ошибался. Человек, в котором Краудер, как ему показалось, узнал отца своей служанки, что-то буркнул, и анатом вдруг понял, что ему принесли персональный стул и одарили далеко не враждебным кивком.
Он огляделся. В другом конце помещения (его обустройство немного напоминало церковь, где присяжные исполняли роль невесты, угол — роль жениха, а зрители, сидевшие или стоявшие на всем остальном пространстве, заменяли семейство и друзей) Краудер заметил Хью. Как обычно, Торнли выглядел несколько всклокоченным и нервным. Анатом обратил внимание на то, как он расположился: большая часть помещения была не видна ему из-за слепого правого глаза. Слева от него, откинувшись на спинку стула, сидел тот самый стройный человек, которого Краудер видел под галереей замка Торнли. Волосы его были очень темными, а черты лица — выраженными. Краудеру внешность этого человека показалась слишком утрированной, и он подумал, что женщины вряд ли считают его настоящим красавцем. Скулы мужчины располагались несколько выше, чем нужно, а подбородок слишком выпирал. Судя по всему, ему было тридцать с небольшим, примерно столько же, сколько господину Торнли, однако сохранился он значительно лучше. Брюнет напомнил анатому карикатурные портреты великих актеров, виденные им в «Иллюстрейтед ньюс». Даже Краудеру, человеку, умевшему сдерживать свои движения, мужчина, сидевший рядом с Хью, казался до странности смирным. Впрочем, его губы двигались — он говорил что-то своему спутнику, и, судя по наклону шеи, господин Торнли слушал его.
Краудер бросил на свою спутницу вопросительный взгляд. Она поймала его и быстро кивнула. Значит, это действительно Клейвер Уикстид. В нем чувствовалось столько лоска, словно его отполировали. Краудер даже задумался: а вдруг у него белые зрачки и светло-коричневая радужка — глаза, сделанные из клена и тонкого слоя перламутра? Это был изящно выполненный мужчина, напоминавший броский предмет мебели из дамских покоев, однако мастерство авторов вызывало у Краудера сомнения. На лице Хью застыло хмурое выражение; он пристально смотрел на запыленный пол под своими скрещенными лодыжками.
Поглядев на людей, сидевших за спиной у Торнли, анатом заметил осторожную улыбку и кивок сквайра, беседовавшего с несколькими мужчинами среднего возраста, которые походили на фермеров. Снова бросив взгляд в первые ряды, Краудер заметил Джошуа Картрайта — тот печально стоял у окна. Он ни с кем не разговаривал, без конца ощипывая пушок со своего рукава, — у Краудера даже появилось опасение, что к концу заседания его манжеты окончательно облысеют.