Несколько дней спустя над поселком вновь появился самолет Оруджева. Описав несколько кругов, он снизился и в это время с него был сброшен небольшой сверток. Местные мальчишки быстро нашли посылку, адресованную Лаптеву. Начальника Арланнефти знали все, и вскоре сверток был уже в его кабинете. В нем лежали старые книги учета и записка, написанная рукой Оруджева: «Если ничего лучше придумать не можешь, делай так, как люди раньше изобрели. Даю тебе месяц на устранение недостатков, а затем снова приеду и все основательно проверю».
Этот случай стал известен не только среди руководителей Нефтекамска, но и на других промыслах. В короткие сроки была тщательно и в соответствии с требованиями Сабита Атаевича проверена вся документация нефтедобывающих предприятий Башкирии, сделаны соответствующие выводы, устранены недостатки. А Оруджев, как и обещал, вскоре приехал снова, выборочно проверил документацию на нескольких промыслах и остался доволен.
— Что толку было собирать руководителей и чинить общий разнос, — сказал он. — Этим только людей обидишь. А мне нужно, чтобы они, не обижаясь, грамотно делали свое дело.
В то же время бывали случаи, когда при решении отдельных спорных вопросов, когда ученые и руководители долгое время не могли достичь согласия, Сабит Атаевич решительно вмешивался в дискуссию и лично ставил «точку».
Во второй половине 1970-х годов в Тюменской области начиналась масштабная нефтегазовая эпопея. Большая нефть была найдена на Самотлоре. Самотлор — что-то среднее между озером и болотом: в зимнее время на ряде участков нет проезда из-за незамерзающего торфа, глубина которого достигала 12 метров, летом — из-за воды и жижи. Вполне понятно, что в таких условиях освоить месторождение было очень трудно.
Появилось два варианта решения этой проблемы. Одна группа специалистов, в том числе и сам Сабит Атаевич, считала, что необходимо поднять уровень воды на Самотлоре и организовать подводную добычу нефти, как на Каспийском море. Другие ратовали за осушение болота. Следствием научной дискуссии стало создание двух экспериментальных участков. И на том участке, где ради осушения спустили воду в речку Вах, стало невозможно ездить даже зимой. Льда не было, машины проваливались в торф…
Дискуссии и поиски путей решения проблемы продолжались достаточно долго, хотя министр нефтяной промышленности Валентин Дмитриевич Шашин, очень настойчивый человек, за ходом дел следил лично. В конце концов все же был принят второй вариант: начались осушение болот и насыпка оснований под буровые.
То, что не восторжествовала идея затопления, видимо, в какой-то мере задевало самолюбие Сабита Атаевича. В этом он видел главную причину медленного освоения Самотлорского месторождения и все время говорил об этом. В то же время он буквально с первых дней начала реализации избранного проекта делал все возможное для его ускорения.
Когда первый вопрос был решен, встал другой, связанный с построением сетки разбуривания. Опять начались научные дискуссии и споры: одни предлагали бурить скважины через 200 метров, другие — через 400. Уже нужно было приступать к работе, а вместо этого все новые проекты ложились на стол Оруджева.
Не вытерпев, Сабит Атаевич лично прибыл на Самотлор и собрал совещание. Даже не выслушав до конца все мнения и доводы специалистов, он вдруг решительно прервал дискуссию.
— Кузоваткин, у тебя есть красный карандаш? — спросил он начальника нефтепромыслового управления.
Взяв карандаш, Оруджев склонился над картой, нанес на нее сетку бурения, расписался, поставил дату и произнес:
— Пусть теперь кто-либо попробует сделать по-другому. Наука закончилась. Делать, как сказал я — Оруджев.
Все поняли, что спорить бессмысленно, если первый заместитель министра лично взял на себя ответственность за принятое решение. Начались работы, в процессе которых произошли некоторые уточнения. Но Самотлор был освоен в запланированные сроки.
Министр ценил коллективный разум, но требовал безусловного выполнения принятых решений, независимо от того, были ли они приняты коллективно или им единолично. В работе на первое место он ставил дисциплину, исполнительность и правдивость. Но исполнительность была на первом месте, и это касалось в первую очередь работников аппарата министерства. Причем требования были одинаковыми как к заместителям министра и членам коллегии, так и к начальникам управлений и отделов.
Уже в 1972 году С. А. Оруджев, по предложению В. А. Динкова, передает главные (первые после газового промысла) компрессорные станции на Украине, в Ставрополе, Краснодаре, Газли в состав объединений по добыче газа. Это позволило руководителям газодобывающих объединений более оперативно влиять на объем добычи газа, который во многом зависел от работы головных компрессорных станций. Положение, введенное в жизнь при Оруджеве, остается в силе и в настоящее время.
В министерстве приступили к созданию новых подразделений по строительству заводов, по изготовлению запасных частей для оборудования промыслов и компрессорных станций, ремонту оборудования, созданию баз комплектации и других производственных подразделений, обеспечивающих потребности эксплуатации.
Министерство по инициативе его руководителя расширило задачи и функции научно-исследовательских и проектных институтов. Позже во всех газовых регионах были созданы научно-исследовательские институты, их филиалы, а также институты по проектированию газовых объектов. Новые научные центры отрасли появились в Узбекистане, Туркмении, Азербайджане, в Тюменской области, Оренбурге и Северном Кавказе.
В 1977 году В. И. Халатин был назначен на должность руководителя Центрального диспетчерского управления (ЦДУ) Мингазпрома СССР. При этом были значительно расширены права и обязанности ЦДУ, вплоть до прогнозирования перспективного развития всей газопроводной системы страны. В его ведение было передано подземное хранение газа и согласование с руководством республик и областей вопросов строительства отводов на магистральных газопроводах. Все это дало возможность грамотно и оперативно, минуя многочисленные согласования внутри министерства, решать вопросы газификации районов страны, обеспечивать добычу, транспорт и надежное газоснабжение во все времена года за счет подземных хранилищ газа и буферных потребителей.
У Оруджева была четкая система взаимоотношений с руководством страны, республик, областей, всех ведомств. Даже на первых порах работы он на всех уровнях защищал и отстаивал интересы отрасли. В. И. Халатин отмечает случай, когда утром 31 декабря 1978 года температура воздуха в Москве была -5 градусов, а к утру 1 января упала до -30 градусов. Похолодало и во многих южных районах европейской части страны, в результате чего резко возрос расход газа. Встала необходимость ограничить потребление «голубого топлива», и начинать приходилось со столицы.
Оруджев с утра праздничного дня находился на своем рабочем месте. Ему доложили о произошедшем, и он тут же позвонил первому секретарю Московского городского комитета партии, члену Политбюро ЦК КПСС Виктору Васильевичу Гришину с просьбой ввести ограничение газопотребления электростанциями Москвы.
— К чему вы призываете?! — возмутился Гришин. — Я не намерен прикрывать ваши промахи и морозить людей.
— Никаких промахов у нас нет, — возразил министр. — Сложились чрезвычайные обстоятельства. Вы, Виктор Васильевич, как член Президиума Верховного Совета СССР на этот случай сами принимали постановление, и теперь я прошу вас его выполнять. Иначе я сам дам распоряжение о принудительном ограничении города в газе.
Гришин ничего не ответил и положил трубку. Но через полчаса уже начали поступать первые доклады об ограничении потребления газа Москвой. К вечеру того же дня Москва вошла в план газопотребления. А через три дня Сабит Атаевич позвонил Гришину и поблагодарил его за помощь в трудной ситуации.