Сталин умел хорошо чувствовать внутренне напряжение своих виз-а-ви.
И умел строить на этом темпоритм беседы. Чтобы ему – Сталину было спокойно думать, и чтобы собеседник был откровенен.
– Что у тебя, Лаврентий? – спросил Вождь, не предлагая министру даже присесть, – Сталина в приемной ждут четыре члена Центрального Комитета нашей партии, а ты врываешься, и Сталин не может начать важное совещание!
Берия знал эту манеру вождя говорить о себе в третьем лице. И когда Хозяин начинал так говорить – это не предвещало ничего хорошего.
Берия понимал, что Хозяин им теперь очень и очень недоволен.
В экстренном предвоенном повороте с концепцией перевооружения Сталин видел вину и его – Берии. Де проморгали новые тенденции у немцев – их ставку на скороподъемные высотные истребители профессора Вилли Мессершмидта с турбонаддувом, которые в пух и прах и в хвост и в гриву лупили сперва испанскую авиацию республиканцев, потом польскую и французскую, а вот теперь принялись и за англичан с их хвалеными "летающими роллс-ройсами". А Берия все Яковлева своего протеже тащил – протаскивал. А тот – негодяй – дезинформировал Центральный Комитет… И все наслоилось – Тухачевский – явный агент англичан – запутал со своими прожектами гоночной войны радиоуправляемых танковых армад, на которые уже псу под хвост были брошены миллионы и миллионы народных рублей… А тут еще и Берия, разумеется – запоздал… Недоглядел.
– Товарищ Сталин, это очень важно и срочно, – сказал Берия.
Если он не обращается к нему – к Вождю – по партийной кличке "Коба", значит дело действительно серьезное, – отметил про себя Сталин.
– Ну? – нетерпеливо спросил Вождь.
Берия сглотнул слюну.
Его лицо, и весь он в этом идиотском плей-бойском английском костюме теперь напоминали какую то птицу из зоологического сада. Нахохлившуюся и очень напуганную.
– Я не знаю, как точно сформулировать, товарищ Сталин, но факты неумолимы, – вымолвил он с таким напряжением и внутренним страхом, что казалось, вот – вот сейчас прямо упадет здесь в кабинете на ковер и умрет от того секретного знания, которым располагает и которым боится поделиться со своим вождем.
– Какие факты? Вы не торопитесь, товарищ Берия, вы не торопитесь, раз уж влезли вперед товарищей Калинина с Микояном, не торопитесь и расскажите все по порядку…
– Я лучше с конца, а не по порядку, – ответил Берия, обливаясь потом, – в общем, в общем, к нам перебежчик из будущего. Перебежчик из будущего с огромной информацией, товарищ Сталин. ….
2.
Олег не просто выпросил или вытребовал у Сталина это поместье.
Просто он сказал Иосифу Виссарионовичу, что ему было бы удобнее работать именно здесь – в Рассудово.
И ему сразу дали целый строительный батальон под командой толкового майора. Да и смышленого архитектора из мастерской самого Щусева в придачу.
А пока строили ему новую усадьбу, поселился Олег в деревне Кузнецово – в лучшем доме на берегу реки Пахры, где до его появления был сельсовет.
Протянули ему линию правительственной связи. Перед въездом в деревню поставили шлагбаум. Роту ребят в васильковых фуражках распихали по колхозным домам. Все оцепили – под каждый куст бойца с собачкой – Джульбарсом посадили – как на границе!
На машине отсюда до ближней дачи в Кунцево – сорок минут.
Движения по Киевскому шоссе – никакого!
Да и машину Олег себе в Кремлевском гараже присмотрел, наверное из лучших – Паккард двухсотсильный, на котором до него Вячеслав Молотов ездил. И шофера Молотовского Олег забрал вместе с машиной – Василия Ивановича Дмитрюкова. Певуна и вообще – душевного человека. И когда теперь тряслись с Василием Ивановичем на его Паккарде по булыжной мостовой Киевского шоссе, лихо обгоняя подводы колхозников, с астрономической скоростью в пятьдесят километров в час, пели они с Олегом про Ермака Тимофеевича:
Ревела буря, дождь шумел
Во мраке молнии блистали
И непрерывно гром гремел
И ветры в дебрях бушевали Олегу нравилось не только умение Василия Ивановича вдруг красиво спеть вторым голосом, от чего песня как бы начинала иначе "играть на свету", иначе светиться, но и его умение эмоционально, по актерски сыграть во всех драматических моментах…
Особенно Олег любил "поднажать" голосом, в том месте, где пелось о гибели Ермака:
Он надувался до вздутия красных жил на шее и ревел, словно тот самый гром над Иртышем:
Тяжелый панцирь дар царя
Стал гибели его виною
И черны волны Иртыша
Сомкнулись над его главою Собственно, Олегу особенно и не пришлось напрягаться – выпрашивать или не выпрашивать чины, звания, погоны и госдачи.