А Марыля опоздала к репетиции.
И Девочки совсем по-разному глядели на нее.
Пети была любовницей Жоржа в прошлом сезоне.
А Ирма явно – хотела ею быть нынче.
Марыле завидовали.
Ясное дело!
Как бы оправдываясь и подчеркивая желание побыстрее войти в общий процесс.
Марыля принялась интенсивно гнуться и тянуться.
Поочередно сделала по шесть высоких махов, села в шпагат.
Прогнула спинку, снова сделала несколько махов.
– Бонжур, девочки, шолом Витя!
Шумно вошли Жорж с Джоном. И с ними был еще один человек удивительной наружности.
Джон хлопнул в ладоши, – аттансьён, шер мадмузель!
Жорж встал посреди залы, картинно подбоченился, принял сценическую позу величественно задумавшегося принца…
– Нуз алон фэр келькешос нуво экспре эссенциаль… Энд ай уилл колл ит – интуишн.
Мистер Леннон, ай вонт ю плэинг пьяно нау…
Длинноволосый близорукий человек в круглых очечках и в темно-синей коттоновой курточке, какие носят ковбои Среднего Запада, подошел к роялю.
Витя освободил для мистера Леннона свой круглый вращающийся стул, мистер Леннон уселся, подслеповато поглядел на клавиши… И вдруг заиграл…
Заиграл и запел, неожиданно сильным красивым голосом.
Интуишн.
Тэйк ми зэа
Интуишн
Тэйк ми эниуэа ….
Олег ходил на все её спектакли.
Где бы они ни были.
В Лондоне, Риме и Париже.
В Нью-Йорке и Чикаго…
Не пропускал ни одного.
Она танцевала в Темпераментах на музыку Хиндемита и в сентиментальных вальсах Равеля. Она танцевала в "Ballet Imperial" на музыку Второго фортепьянного концерта Чайковского, она танцевала, танцевала, танцевала…
А Олег ходил, ходил, ходил…
– Поэт и рыцарь должны быть влюблены издали.
Нельзя нарушать девственность чувства грубой вульгарностью обладания.
Нельзя.
Иначе нарушится волшебство, и ты перестанешь любить балет.
И любить балерин, – сказал Олег.
Он принимал гостей на своей любимой даче в Рассудово.
Дача уже была почти готова, и оставались мелкие доделки в виде отдельных мазков.
Тут подправить, там пододвинуть – а процесс бесконечного улучшения хорошего – можно продолжать до скончания времен.
– Вы слишком увлекаетесь, – ревниво замечала Олегу поэтесса Джун Любавич, – не надо переоценивать красоту балерин. Они хороши только издали. Они хороши только когда глядишь на них из третьего ряда партера. Обратите внимание на картины Эдгара Дега, с какой нелюбовью и даже неприязнью он изображает балеринок, когда они не на сцене, а за кулисами, раскарячась, перевязывают ленточки на своих балетных туфлях.
– Ах, полноте, милая Джун, – возражала поэтессе графиня Уварова, – в балеринах всегда было то волшебство, которое притягивало мужчин, будь то гвардейский поручик кавалергардского полка или сам государь.
– Сударыня, чего далеко ходить, – хмыкнул театральный критик Бонч-Осмоловский, – нынешний императорский Мариинский театр балета в Петербурге не даром Кировским назвали. Да и сам Сталин, поговаривают, до смерти Аллилуевой похаживал за кулиски в Большом.
– Киров? – встрепенулась Уварова, – ваш Киров с его любовью к балету это компенсация сексуальных комплексов представителя нижних слоев, поднявшегося в высшие на социальном лифте революции. Ему безразличен балет, ему важен принцип – я бывший раб теперь возьму и перетопчу всех курочек моих бывших хозяев.
– Я согласен с вами, графиня, – сказал Бонч-Осмоловский, – но вот с милой Джун я никак не смогу согласиться. Дега обожал балерин. Именно когда любишь, можешь видеть свою любовь и в не очень то привлекательных позах, как рисовал своих балеринок Дега.
Олег пригласил Марылю выйти с ним в сад.
Они говорили по русски.
Олегу очень нравилась та польская округлая мягкость, которую приобретают слова русского языка в милых польских устах. В звуках "вэ" и "лэ"…
– Ты правда мог бы отдать все за любовь, как это делает влюбленный рыцарь? – спросила Марыля, повернувшись к Олегу и положив свою узенькую ладонь ему на грудь.
– Думаю, что мог бы, – ответил Олег, сверху вниз заглядывая в матово-темные глаза Марыли.
– В твоих словах звучит неуверенность, – сказала Марыля, отводя взгляд, – а рыцаря отличает то, что он не имеет сомнений.
– Да, – согласился Олег, кивая, – я сомневаюсь. Но только потому, что в отличие от простого рыцаря, имею такие ценности, которыми пожертвовать нельзя никогда и ни при каких обстоятельствах.
– Но хотябы пол-царства, ты мог бы отдать за любовь? – спросила Марыля, снова уколов его своим исполненным искорок взглядом.
– Пол-ключа? – хмыкнул Олег, – пол-ключа от вселенной за частицу земного блаженства?