Литлмор внезапно перестал скучать, и вместо одного чувства - скуки - на него нахлынуло множество самых разнообразных чувств. Он был невольно тронут; она искренне верила в то, что говорила. Мы не можем изменить своей природы, но наши цели, идеалы, пути их достижения меняются на протяжении жизни. Эта пылкая и бессвязная речь служила заверением того, что миссис Хедуэй мечтает пользоваться уважением света. Но что бы она ни делала, бедняжка была осуждена, как сказал Литлмор Уотервилу в Париже, быть лишь полуреспектабельной. Столь бурное проявление чувств - пусть даже ею двигали страх и эгоизм - вызвало краску на щеках Литлмора. Она не очень-то хорошо распорядилась прежними годами своей жизни, но падать перед ним на колени ей не было нужды.
- Мне очень тяжело это слышать, - сказал он. - Вы вовсе не обязаны все это мне говорить. У вас совершенно неправильное представление о моем отношений к вам... о моем влиянии.
- Ах, вы увиливаете... вы хотите лишь одного - увильнуть! - воскликнула она, яростно отшвыривая в сторону диванную подушку, на которую она облокачивалась.
- Выходите за кого вам угодно! - чуть не в голос закричал Литлмор, вскакивая на ноги.
Не успел он договорить этих слов, как дверь распахнулась, и слуга доложил о приходе сэра Артура Димейна. Баронет проворным шагом вошел в комнату, но, увидев, что миссис Хедуэй не одна, остановился как вкопанный. Однако тут же, узнав в ее посетителе Литлмора, издал негромкое восклицание, могущее сойти за приветствие. Миссис Хедуэй поднялась с места, когда он вошел, и с необычайной серьезностью глядела поочередно на своих гостей, затем, словно на нее вдруг снизошло наитие, стиснула руки и вскричала:
- Я так рада, что вы встретились! Если бы я захотела подстроить это свидание, мне бы это так хорошо не удалось.
- Подстроить? - переспросил сэр Артур, слегка наморщив высокий белый лоб; а у Литлмора тут же мелькнула мысль, что, вне сомнения, она и подстроила их встречу.
- Я сейчас сделаю очень странную вещь, - продолжала миссис Хедуэй, и блеск ее глаз подтверждал ее слова.
- Вы возбуждены, боюсь, вы не совсем здоровы, - сэр Артур стоял со шляпой и тростью в руках; было видно, что он раздосадован.
- Это такой удобный случай, лучше не придумаешь, вы должны простить меня, если я воспользуюсь им, - и она кинула на баронета нежный, умоляющий взгляд. - Я давно этого хочу... вы, возможно, и сами это видели. Мистер Литлмор знает меня уже много лет, он мой старый-престарый друг. Я говорила вам об этом в Париже, помните? К тому же здесь он - мой единственный друг, и я хочу, чтобы он замолвил за меня словечко.
Теперь ее глаза были обращены к Литлмору; она смотрела на него с обвораживающей улыбкой, делающей ее поступок еще более дерзким. Да, она уже снова улыбалась, хотя было видно, что она дрожит.
- Он - мой единственный друг, - повторила она. - Очень жаль, что я не могу познакомить вас с остальными. Но я здесь одинока. Я вынуждена обратиться за помощью к тому, кто у меня есть. Мне так хочется, чтобы кто-нибудь замолвил словечко за меня. Обычно с просьбой о такой услуге обращаются к родным или к другой женщине. К сожалению, мне некого об этом попросить, но это моя беда, а не моя вина. Здесь нет никого из моих родных, я ужасно здесь одинока. Мистер Литлмор все вам расскажет, ведь он знает меня много лет. Он скажет, есть ли какие-нибудь основания... известно ли ему что-нибудь плохое обо мне. Он давно хотел это сделать, но ему не представлялся случай; он считал, что не может первый с вами об этом заговорить. Вы видите, я отношусь к вам как к старому другу, дорогой мистер Литлмор. Я оставляю вас с сэром Артуром. Разрешите мне покинуть вас.
Лицо ее, обращенное к Литлмору, в то время как она произносила эту странную речь, было сосредоточено, как у чародея, творящего магические заклинания. Она снова улыбнулась, теперь сэру Артуру, и величественно вышла из комнаты.
Ни один из мужчин не тронулся с места, чтобы открыть ей дверь, - она поставила их обоих в немыслимое положение. После ее ухода в комнате повисла глубокая, зловещая тишина. Сэр Артур Димейн, очень бледный, вперил взгляд в ковер.
- Это совершенно невозможная ситуация, - произнес наконец Литлмор, - я думаю, для вас она столь же неприемлема, как и для меня.
Баронет ничего не ответил, он по-прежнему смотрел на пол. Литлмора захлестнуло внезапной волной жалости. Конечно, ситуация эта была неприемлема и для сэра Артура, и при всем том баронета томило страстное желание услышать, как этот загадочный для него американец, столь же необходимый ему, сколь и лишний, столь же знакомый, сколь непроницаемый, ответит на вызов миссис Хедуэй.
- У вас есть ко мне вопросы? - продолжал Литлмор.
Сэр Артур поднял глаза. Литлмор уже видел однажды этот взгляд; он описал его Уотервилу после того, как баронет навестил его в Париже. Но теперь сюда примешивалось еще кое-что: стыд, раздражение, гордость; однако надо всем этим преобладало главное - неудержимое стремление _знать_.
"О, господи, как мне сказать ему?" - воскликнул про себя Литлмор.
Колебания сэра Артура продолжались, вероятно, какие-то секунды, но Литлмор слышал, как маятник стенных часов отсчитывал их одну за другой.
- Разумеется, у меня нет к вам вопросов, - надменно ответил ему молодой человек с холодным удивлением в голосе.
- В таком случае до свидания.
- До свидания.
И Литлмор оставил гостиную в распоряжении сэра Артура. Он ожидал, что найдет миссис Хедуэй у подножия лестницы, но покинул дом без помехи.
На следующий день, после полудня, когда он выходил из своего особняка на Куин-Эннз-Гейт, почтальон вручил ему письмо. Литлмор вскрыл его и прочитал тут же, на ступенях дома; это заняло у него всего несколько мгновений. Вот что он прочел:
"Дорогой мистер Литлмор, вам, вероятно, будет интересно узнать, что сэр Артур Димейн сделал мне предложение и что наше бракосочетание совершится, как только закроется сессия этого дурацкого парламента. Однако помолвка наша еще некоторое время останется в тайне; надеюсь, что я могу положиться на вашу осмотрительность.
Всегда ваша, Нэнси Х.
P.S. Он устроил мне за вчерашнее ужасную сцену, но вечером вернулся, чтобы помириться со мной. Тут-то все и было решено. Он не пожелал рассказать мне о вашем разговоре... попросил меня никогда не вспоминать о нем. Мне все равно. Я дала себе слово, что вы с ним поговорите!"
Литлмор сунул это послание в карман и продолжал свой путь. Он вышел из дому по делам, но теперь совершенно забыл об этом и, сам не заметив как, очутился в Гайд-парке. Оставив поток экипажей и всадников в стороне, он зашагал Серпентайном (*26) в Кенсингтон-парк и прошел его из конца в конец. Литлмор не понимал, почему испытывает досаду и разочарование; он не смог бы этого объяснить, даже если бы предпринял такую попытку. Теперь, когда Нэнси Бек достигла цели, ее успех казался ему возмутительным, и он был готов пожалеть, что не сказал накануне сэру Артуру: "Да, знаете, она достаточно дурно себя вела". Но как бы там ни было, раз все решено, они по крайней мере оставят его в покое. Быстрая ходьба одержала победу над раздражением, и, еще прежде чем Литлмор приступил к делам, из-за которых вышел из дому, он перестал думать о миссис Хедуэй. Он вернулся домой к шести часам, и слуга, открывший ему, сообщил, что миссис Долфин просила ему передать, когда он придет, что она ждет его в гостиной. "Еще одна ловушка", - подумал Литлмор, но, не вняв внутреннему голосу, направился наверх. Войдя в покой, где обычно пребывала миссис Долфин, он обнаружил, что она не одна. Гостья - высокая пожилая женщина, - судя по всему, собиралась уже уходить; обе дамы стояли посреди комнаты.
- Я очень рада, что ты вернулся, - сказала миссис Долфин, стараясь не встретиться с ним взглядом. - Мне давно хочется познакомить тебя с леди Димейн, я так надеялась, что ты придешь... Вам непременно надо идти? Может быть, вы еще немного побудете? - добавила она, обращаясь к гостье, и, не дожидаясь ответа, торопливо продолжала: - Мне надо вас на минутку оставить... простите. Я сейчас вернусь.
Не успел Литлмор опомниться, как очутился с глазу на глаз с леди Димейн; он понял, что, поскольку он не проявил желания ее посетить, она решила сама сделать первый шаг. И все-таки было удивительно видеть, что его сестра прибегла к той же уловке, что и Нэнси Бек.