София тоже глянула на стол: ничего необычного — чернильница, маленький флакон, пара перчаток, ломоть хлеба и чаша-потир.
— Она часто говорила о вас, — добавил Неофит. — Она сказала… хм, я не хочу оскорбить вас… так вот, она говорила, что лучше вам было родиться мужчиной.
Да, это звучало похоже на Елену, но София хотела услышать вовсе не это.
— А еще что-нибудь она сказала? Упоминала ли мое замужество?
— Простите, царевна, но я не припомню, чтобы императрица-мать говорила что-то о вашем замужестве…
София нахмурилась.
— Погодите, я вспомнил… она желала вам счастья, большого счастья… прямо перед смертью сказала, что хотела бы побывать на вашей свадьбе…
Неофит нервно глянул на стол.
София подумала, что лжет священник неумело. Но отчего же он так нервничает?
И тут она заметила, что чашка на столе — не просто потир. Маленькая, литого золота посудина с изображением страстей Христовых — собственность Елены, она причащалась лишь из нее. Зачем потир Неофиту? Он его украл? Если да, то нервозность понятна — но почему же тогда еще не продал? Зачем красть потир и держать у себя? Здесь кроется тайна.
— Спасибо за добрые слова, — сказала София, вставая. — Я вижу, у вас на столе чаша для причастия, принадлежавшая императрице-матери.
Взяла потир со стола. Неофит протянул руку, будто желая остановить царевну.
— Чаша была ее любимым сокровищем. Это подарок отца. Императрица-мать попросила вас сохранить чашу для меня?
— Императрица, да… в общем, она… чтобы после смерти…
— Не важно, — перебила София запинавшегося Неофита. — Я рада найти чашу здесь. Для меня это драгоценный подарок. Если бы вы ее не уберегли, она бы уже превратилась в монеты императорской казны. Спасибо.
София взяла потир и направилась к дверям. Неофит рванулся — будто хотел выхватить потир из рук.
— Спасибо вам за доброту ко мне и Елене, — сказала София холодно. — Теперь мне нужно вас оставить.
— Но вам нельзя, ведь чаша… — Неофит запнулся. — Впрочем, если потир станет для вас утешением, то пожалуйста, царевна!
— Сохрани вас Господь!
— И вас, царевна. — Неофит перекрестил ее. — Алия проводит вас.
Послушник ждал в коридоре. Идя вместе с Алией к притвору, София спросила:
— Ты часто разносишь письма отца Неофита?
— Да. — Парнишка кивнул.
— Можно ли узнать кому?
Послушник замялся.
София ступила ближе, взяла его за руку. Тот покраснел.
— Мне просто любопытно.
— Мн-ногим, — выговорил, дрожа. — Императрице-матери, патриарху Мамме, отцу Геннадию…
Ага, Геннадию. Вот и не знала, что Неофит связан с ним.
— Спасибо, Алия, — сказала София, отпуская руку.
В карете, возвращаясь во дворец, она понюхала чашу. Та слегка пахла миндалем. Странно. Провела пальцем по дну, облизнула — ничего особенного, лишь сладковатая горечь высохшего вина.
Вечером Софии стало дурно. Многократно тошнило — даже после того, как желудок исторгнул все содержимое. Наконец измученная София провалилась в лихорадочный сон. В кошмаре явился ей золотой потир, и края его пылали красным огнем. Во сне София взяла чашу и пила из нее, а та оказалась с кровью. В кошмар пришел Неофит и потребовал пить до дна. Когда она допила, кровь потекла по щекам, и сон кончился. Проснулась, огляделась судорожно — потир стоял на столике у кровати, там же, где был оставлен вечером. София потянулась взять его и опрокинула неловким движением. Она вздохнула с облегчением — чаша оказалась пустой. Царевна вздрогнула, отвернулась, стараясь успокоиться и заснуть, но кошмар не отпускал.
Наутро София проснулась со страшной головной болью, ощущая тяжесть во всем теле. Не сомневалась: сон был вещий, смысл его виделся ясно — чаша отравлена. Вот объяснение и недомогания царевны, и внезапной смерти императрицы-матери. А если Елену отравили, то ответствен лишь один человек, и это не бедняга Неофит. Ему-то нет никакой выгоды от смерти императрицы-матери. Виновен Геннадий, и только он.
Подтвердить подозрения будет не просто. Чтобы добраться до Геннадия, придется шантажировать Неофитом, а с этим в одиночку не справишься. За помощью можно обратиться лишь к одному человеку: Луке Нотару, будущему мужу. Константин назначил свадьбу на сентябрь, а потому, кроме своего духовника, София могла свободно видеться лишь с Нотаром. Царевна быстро набросала записку, призывая мегадуку явиться в ее покои следующим утром. Конечно, вовлекать Нотара было рискованно, ведь он считался непреклонным противником унии и союзником Геннадия. Тем не менее именно его помощь была единственным способом отомстить за смерть Елены.