Жена Лёринца все еще молилась в импровизированной молельне.
Адвокат, энергично жестикулируя, объяснял господину Шани, что ночь прошла довольно спокойно: лишь в соседний дом попала бомба и два артиллерийских снаряда.
— Следует обратить внимание, сударь, на тот факт, что русские сбрасывают на нашу столицу небольшие бомбочки: в двадцать — тридцать, самое большее в пятьдесят килограммов, а от них, как известно, большого ущерба не бывает… Ну, пробьет такая бомба крышу и потолок верхнего этажа, и только… От них больше паники, чем вреда. Такие бомбардировки отнюдь не лишают наших защитников возможности оказывать врагу сопротивление… Из всего этого можно сделать вывод, что силы русских, видимо, уже находятся на исходе и очень скоро они полностью выдохнутся. Я считаю отнюдь не случайным, что германское военное командование именно под Будапештом намерено нанести по русским сокрушительный удар и изменить ход войны…
Лёринц Шани, сохраняя вежливое выражение лица, стоял рядом с адвокатом, но на самом деле вряд ли слышал эти измышления, так как все его мысли были направлены к Эстер. «У сударыни, видать, долгий разговор с богом… Я горжусь тем, что… Господи, подай же мне знак…»
В этот момент Эстер вышла из-за занавески.
Лёринц Шани, так и не дослушав до конца разглагольствования адвоката, подошел к жене и шепнул ей:
— Эстер, прошу тебя, поднимемся наверх, в квартиру… — Взяв жену за руку, он с таинственным видом слегка пожал ее. — Я подожду тебя там.
Эстер с удивлением взглянула на супруга, а затем, приветливо улыбнувшись адвокату, ласково поздоровалась с ним:
— Добрый день, господин Абоди.
— Целую ручку… — Адвокат отвесил подобострастный поклон.
— Что с Эмезе? — спросил Лёринц жену.
— Извините, — сказала Эстер адвокату. Улыбка исчезла с ее лица, и, повернувшись к мужу, она холодно ответила: — Я послала ее за водой.
— Эмезе за водой?!
— Да, Эмезе. Или ты, быть может, думаешь, что вода сама течет сюда? По крайней мере к вам, сударь?
— Эмезе… — пролепетал он.
— Да, да, вашу дочь Эмезе я послала за водой.
Лёринц Шани слышал, как адвокат приторно-вежливо попрощался с его женой, сказав ей традиционное «целую ручку», более того, он даже видел, как тот отвесил ей почтительный поклон. «Эти типы…» Шани с трудом глотал воздух открытым ртом. Отломив кусочек хлеба от краюшки, лежавшей в кармане, он сунул его себе в рот. Ему стало стыдно, что адвокат за кусок хлеба мог так унижаться перед его женой и перед ним самим.
С тех пор как они всей семьей спустились в убежище, Шани ни разу не поднимался в квартиру. Если ему когда хотелось побыть на свежем воздухе, он шел во двор или же стоял в подворотне. Вся лестничная клетка была усыпана осколками оконного стекла и крупными кусками штукатурки. «Хорошо еще, что квартира наша находится на третьем этаже…» Лёринц Шани хоть и помнил о том, что говорил ему адвокат о русских маленьких бомбочках, но все же с опаской посматривал на пустые глазницы окон.
Входная дверь квартиры отворилась с трудом: мешало битое стекло и какой-то мусор. «А ведь в квартиру уже не раз ходили…» Нахмурившись, он ногой сдвинул осколки и мусор в сторону.
Квартира представляла собой довольно жалкое зрелище: все окна выбиты, по стенам в разных направлениях бежали большие и маленькие трещины, на полу и на коврах — битое стекло, куски штукатурки, а вся мебель была покрыта толстым слоем пыли. В комнатах было холодно, занавеси на окнах ходили ходуном от ветра. Вздрогнув, Лёринц прошел в спальню. Все двери в квартире были специально раскрыты настежь, чтобы во время бомбардировки их не сорвало с петель взрывной волной. Они так страшно скрипели, что Лёринцу казалось, будто он заблудился и попал в жилище каких-то страшных призраков.
Откуда-то издалека доносилось монотонное татаканье пулемета.
«Послать Эмезе за водой…» Лёринц тяжело вздохнул и тут же подумал о жене: «В таких условиях… она сама увидит…»
Эстер, видимо, не спешила подниматься в квартиру, и Шани, ожидая ее, начал мерзнуть. «Ну, иди же ты скорее…» — мысленно подгонял он супругу.
От нечего делать он начал прохаживаться по холодным комнатам и оттого, видимо, замерз еще больше. В спальне жены на кровати лежала теплая перинка, которой Эстер укрывалась в холодное время года. После недолгого раздумья Лёринц Шани, не раздеваясь, улегся в постель жены, укрывшись до подбородка ее перинкой. Немного согревшись, отломил кусочек хлеба от ломтя, что лежал у него в кармане, и положил в рот. «Хлеб…» При одной мысли о хлебе на глазах у Лёринца выступили слезы, а горло перехватили спазмы. «Я… мечтаю о хлебе…» Услышав чьи-то шаги, он приподнял голову и тихо позвал: