Спустя какое-то время шум боя заметно поутих, зато во дворе послышались чьи-то шаги и чужая речь.
Прошло несколько минут, и все стихло. Лайош Диттрои-Кунц, сидя в своем убежище, невольно задумался над тем, как несправедливо поступила с ним судьба, заставив сидеть в канализационном колодце его, человека, который порой осмеливался в высоких кругах высказывать самостоятельные мысли, противопоставляя свою, венгерскую, как он полагал, точку зрения настойчивой и агрессивной концепции германского военного командования. Он был чуть ли не единственным человеком в армии, который открыто заявлял на общих военных совещаниях немецким генералам о том, что несправедливо постоянно посылать в первую линию обороны плохо вооруженные и кое-как обученные венгерские части, в то время как первоклассные немецкие части бездельничают во второй линии. Говорил он и о том, что такими действиями немцы ставят под угрозу успех всей Будапештской операции, так как более слабые венгерские войска сразу же будут перемолоты русскими. Ведь это именно ему в конце концов удалось-таки принудить немецкое военное командование изменить свою первоначальную точку зрения и ввести на отдельные участки обороны свои отборные части.
«Да и в вопросе с мостами через Дунай не кто иной, как я, заявлял…» — продолжал вспоминать генерал свои «боевые заслуги». Его точка зрения, собственно говоря, заключалась в том, что мосты в Будапеште необходимо взорвать лишь тогда, когда руские подразделения окажутся на середине того или иного моста, так как мосты обеспечивают возможность маневрирования живой силой и техникой в обеих частях столицы. И с ним посчитались: было решено подрывать мосты не в строго определенное время, как это планировалось ранее, а, так сказать, «по мере необходимости», но впоследствии сами же немцы наплевали на собственное решение. «Я им резал в глаза правду-матку, а теперь сам же нюхаю здесь дерьмо…» Генерал сморщил нос. Он все еще надеялся, что майор Эгон Ньяри вот-вот придет за ним.
Вдруг послышался скрежет люка, вслед за которым канализационный колодец осветился ярким светом фонарика. Затем прокричали что-то по-русски.
Однако генерал Лайош Диттрои-Кунц продолжал спокойно сидеть, скорчившись в трубе. «Меня они здесь никак не заметят…»