Возле продмага по Удмуртской улице, совсем недалеко, собирались мигранты, у них он всегда покупал что-то. Их часто гоняли, жители дома терпеть не могли этих сборищ. Но продавцы все равно собирались невдалеке от магазина с хмурым названием «Осень» и разложившись прямо на земле, продавали нехитрые свои припасы.
Косой заторопился к магазину. Тот был закрыт. Он вошел в подворотню, туда, где тоже собирались торговцы, но и там никого не встретил. Покружив недолго, свернул на улицу Холмогорова. Иногда рыночек перемещался сюда, во дворы у магазина курток. Но и куртки были закрыты, а продавцов-мигрантов как ветром сдуло. Сдуло и прохожих, в этот час, а часы на улице показывали почти полдень, а по Холмогорова шагал он один. Нет, вот вдали одинокая парочка спешит по своим делам. И заметив его, спешно сворачивает в дома, видно, чтобы не встречаться с бомжем.
Каждый дом на его пути содержал в себе магазинчик – дальше, по мере удаления от центра города, шли строительные и магазины запчастей. Но добраться до улицы 10 лет Октября….
– Стоять!
Он сделал еще два шага и только после этого остановился. Никак не решаясь обернуться. Отвык от живых. От их голосов. Не сразу понял, что от него требуют. Поэтому, обернувшись, вернулся, снова сделав два шага.
– Стоять, …, кому сказано! – перед ним словно из ниоткуда вырисовались двое солдат в форме пехотинцев. Оба срочники, это было понятно и по их молодости, и по новеньким кирзовым сапогам. Всем известно, контрактники носили берцы. Откуда знал он – трудно сказать. Наверное, памятка из прошлой жизни. Или когда-то поучал Чума, сейчас не вспомнить. Прошлое и совсем уже прошедшее слилось разом в одно, когда он увидел два автомата, направленные в его грудь.
– Дурак, – сказал один солдат другому, – в голову надо.
И автоматы немедля поднялись.
Косой медленно поднял руки, но тут же ужаснулся своему действию – ведь в точности так же всякий мертвец при виде живого поднимает руки. Надо было доказать, что он жив, и Косой опустил руки, и вспомнив, пробормотал, голос подвел, посему лишь отдельные звуки вырывались из горла:
– Я… это… парни… это…
Но парни поняли. Автоматы дрогнули, медленно опускаясь.
– Живой, что ли, ….? – спросил один. Косой кивнул.
– Живой, – повторил он, улыбаясь.
– А живой, чего ты шляешься, как …, где ни попадя. Живые сегодня дома сидят.
– Я… это, я ж не знал.
– Сегодня зачистка проводится, всем приказано с десяти до пяти сидеть по домам. Ты чего выперся? Хорошо сообразили. А то было бы как в тот раз с Семеновым.
Косой содрогнулся. Нет, они не пугали, просто констатировали факт.
– Я ж бездомный. Ребятки… я бы и дальше сидел, мне б пожрать чего, а? – заискивающе произнес он. – А то все магазины закрыты.
– Куда тебе в магазины?
– А закрыты – так ведь и торговать нечем, – добавил другой солдат. – Второй день завоза нет. Чего ты хотел, старик?
Почему он сказал «старику», разве он стар? Нет, вроде бы ему… а сколько ему на самом деле? Трудно сказать, Косой хоть и видел себя в зеркале, неделю или больше назад, но понятие о возрасте не имел, а потому не задумывался. Бомж не имеет ни пола, ни возраста. Для всякого встречного, поперечного, он просто бомж – и точка. Значит, его надо обходить стороной, не пускать в транспорт, ну или по крайней мере, коли пристал, дать червонец на пропитание. На опохмел, судя по пропитой затасканной роже.
– Я ведь два дня не жравши, – добавил он, давя на жалость, как это полагается у бомжей и собак. И для тех и для других люди – едва ли не единственный источник питания. И тем и другим надо давить на жалость. У собак это получается лучше. Бомжам достучаться труднее, а потому чаще приходится довольствоваться содержимым помоек. Ведь собака еще и ответить может, и ей чаще всего ничего не будет. Если ответит бомж… он усмехнулся этой мысли.
Но вот солдатики приняли его усмешку за издевку. А потому просто отвернулись от него, ни слова не говоря, и пошли прочь. Бежать за ними и просить снова, он не стал. Похромал дальше на улицу Щорса, выискивая помойки поприличнее. Там, на пересечении с 10 лет Октября должна быть очень даже ничего, в ней раз попался костюм, с залитой чернилами подкладкой, и несколько книг. Он читать не мог, а вот Чума взял их с охоткой. Впрочем, то была классика, Чума в ней быстро разочаровался, он предпочитал свежие романы, их выбрасывали чаще: в самом деле, кому они нужны после прочтения? К тому же бумага лучше, плотнее, горит ярче.