– Все мы мертвы, и ты, и я. Только я понял, почему мертв, а ты еще нет. Только предстоит.
– Вы тот иерей из поселка, где святые…
– Дошло. Тот. – Кондрат склонил голову. – Что молчишь, дьяк, не молись, незачем. Я сражаюсь с Тем, кого возлюбил, не молись обо мне, – Микешин, в ужасе вспомнил отца Савву и дернулся всем телом.
– Я… я не молюсь. Только за тех, кто остался в храме.
– За них тоже незачем. Они изначально были мертвы. А… дурак, я только сейчас понял это. Когда открывал церковь, думал они зомби, стояли, смотрели, молчали. Я спутал. Потом понял, что они и были мертвые. Не спутал. Недопонял. Теперь понял. Всё.
Он закрыл глаза и больше уже не открывал их. Кондрат не удержался, опустился на колени, но не молился, стал говорить нараспев. К нему подошли двое, тот самый мужчина в спортивном костюме и девица, спасенная им, той, что он искусственное дыхание делал.
– Господи, – просто сказал Кондрат, – прими и упокой душу слуги Твоего, заблудшего и сирого, заплутавшего среди мертвых и к ним возвращающегося. В руце Твоей он, та помилуй грешного, вспомни заслуги его пред Тобою, умали ярость гнева Твоего, да огнь очей твоих. Ибо воистину не ведал он, что творил, а ведая, мыслил иначе, нежели повествовал. Столь сильна была вера его в Тебя, Господи, что выступил он супротив Твоей воли, и Твоего испытания не прошел, но прости ему этот грех, как прощал прежде, не опали несчастного огнем Силы Своей, как он опалял, но утишь душу его и дай покой ей.
– Надо уходить, менты понаехали.
– Подожди. Я хочу с ним поговорить.
– Сейчас этот восстанет, дайте пистолет, что ли.
– К престолу Своему подведи и посади одесную или ошуюю верного слугу Твоего, как усаживал Ты иных, заблуждавшихся, искавших, отрекавшихся, но в душе не отрекшихся от Тебя. Ибо его ненависть, Господи, и есть истинная любовь к Тебе, – раздался выстрел, голова священника дернулась, дернулся и Кондрат. И замолчал на полуслове.
– Пора уходить, – сказала тихо девушка, наклоняясь над Кондратом. Он и не заметил, столь глубока была его задумчивость, в столь горних вершинах парил дух, что тело священника унесли и бросили торопливо в разожженный самим иереем костер. – Уже поздно, вам пора домой.
Кондрат поднялся, оглянулся. Подле девушки стоял ее друг, тот самый, в спортивном костюме с татуировками. Пристально смотрел на Микешина, но не говорил ни слова. Кондрат медленно, с трудом поднялся, колени затекли, растерянно обернулся.
– Даже не знаю, куда идти, – просто сказал он.
– Беженец, – усмехнулся мужчина.
– Нет. Освободили только что, – лицо спутника девушки озарила странная улыбка до ушей.
– Значит, наш человек. Откинулся или сам?
– Отпустили. Со следствия, – он зачем-то попытался объяснить, мужчина хоть и не внушал ему доверия, но ради той, что слушала его с вниманием, он говорил и говорил.
– Бред, – подвел итог старший. – Ну да ладно, пошли отсюда.
– Он с нами, – сказала девушка, довольно безапелляционно. Мужчина пожал плечами, заметив, что Кондрат будет спать на полу. Впрочем, тот не возражал. Неожиданно вспомнил о своих сумках, с ним в этот момент была только одна, с бельем, самая легкая, все трое пошли искать, но куда там. Через десять минут бесплодных блужданий подле пепелища, они направились к месту обиталища Тетерева и Насти, наконец, оба представились Кондрату.
В сотне метров от строения, куда они направлялись, Микешин замер, неожиданно поняв, что это за место, ему предназначаемое.
– СИЗО, Господи, опять СИЗО! – воскликнул он, истерически расхохотавшись. Тетерев похлопал его по плечу, начал что-то объяснять, но Кондрат не слушал. – Это шутка, этого не может быть. Ты слышишь меня, Господи, этого не может быть!
Тетерев несколько раз ударил его по лицу, надавал звонких пощечин, прежде чем Кондрат успокоился. И дал покорно увести себя в следственный изолятор.
94.
Я думал, что не смогу заснуть, но спал как убитый. Вечером, я улегся с мыслями о Валерии, но не заметил, как они кончились, и немедля провалился в сон, подобный сну мертвеца. Обычно я помню свои сны, вернее, помню, что мне снилось что-то, но в этот раз я не помнил ничего. Словно на время умер, а утром родился заново. И смерть Валерии прошла и растворилась в этом небытии, когда наступил рассвет, а я еще и проспал, я поймал себя на мысли, что не помню причин своего вчерашнего горя. Пусть непонимание это длилось всего лишь мгновение, но и его хватило. Я резко, рывком поднялся на кровати и долго смотрел на противоположную стену, словно там, как в том библейском мифе, вот-вот должна была проступить все объясняющая надпись.