– А вот ведь, – враз изменившимся голосом продолжил он, – неужели и они, эти трое парней, восстали? Или времени прошло слишком много и… ведь их хоронили на Новодевичьем, с помпой… все возможно. Нет, это было бы слишком жестоко. Слишком чудовищная насмешка судьбы. Хотя… разве то, что произошло тогда и после, не насмешка? Разве все не насмешка? В ту ночь, когда погибли эти трое, запертые в Белом доме новые власти, перепуганные известием, убоявшись, что получат сибирский срок вместо кремлевских апартаментов, приказали раздавать все народу, не знаю, что это был за шаг, полное отчаяние или попытка сыграть на нем? Вот в девяносто третьем, когда Гайдар призвал москвичей грудью встать на защиту здания мэрии, а то войск не хватало, ужели он рассчитывал на бескорыстную поддержку? Ведь он в начале девяносто второго объявил пенсионеров балластом и пожелал им скорейшей смерти, а то никак не может построить либерально-демократическое будущее. Неужто не понимал, что бескорыстие вышло из моды и большинство лишь смотрело на зрелище – и на штурм Останкина, мэрии, и на то, как эти здания освобождает спецназ, придержанный на некоторое время, чтобы показать во всей красе гнев врагов, чтобы иметь хотя бы моральное право расстрелять его.
Ему послышался какой-то шорох, нет, показалось. В горле запершило, Леонид откашлялся и продолжил монолог:
– Тогда все, кто не работал в нефтегазовой сфере, оказались балластом. Как и сейчас. Проще было вычистить страну и заселить кое-где дешевыми китайцами, чтобы качали нефть, добывали руду, валили лес и гнали металл. Хватило бы миллиона, – он снова закашлялся.
– Вот так и думаешь всю жизнь. Вроде что-то понял, вроде разобрался, а она выкидывает новый фортель. Те трое погибших, разве могли предположить, что через два года в Москве будет война, а их трагедия обратится фарсом. И у каждого окажется своя родина. У Комаря – Украина, у Усова – Россия, у Кричевского – далекий Израиль. А мы по-прежнему наивно считали себя одним целым. И боролись ради одного целого. Или это казалось только нам, москвичам? Ведь путч прошел только у нас, остальным кажется, было все равно. Или остальные уже поняли и смирились. Или напротив, обрадовались новым халупам, взамен единого барака. Если так… – он помолчал. – тогда плеер единственное утешение всему. Только он и ничто больше…. А ведь я еще наивно верил в утопичность будущего, в светлые горизонты в далекие цели… не я один, впрочем, но просто сильнее других. Наверное, слишком много читал Кропоткина. Слишком часто потом перечитывал. Даже сейчас, когда из всех целей и задач осталась лишь одна – продержаться лишний день любой ценой. Наверное, потому что у меня нет этого дня, я так и говорю. И кажется, сам с собой. Борис, ты еще тут?
Молчание было ответом. С полчаса назад негромко хлопнув замком, Лисицын выбежал на улицу. Слова врача внезапно показались ему особенно важными, тот помянул священника, а что, если… безумная мысль, но почему бы не ухватиться за нее. Это не шанс, это чудо, но, быть может, ему удастся отыскать это чудо в ближайшие тридцать минут.
Другой вопрос, где? Борис обежал дом, вспоминая, где может располагаться ближайшая домовая церковь, после поджогов ее верно, найдешь только по объявлениям. А денег…. Или идти к беженцам? Ведь среди них может найтись окормляющий эту аморфную лоскутную массу жрец. Лишь бы не запросил больше, чем у него осталось.
Он проскочил палаточный городок на территории бывшего стадиона, промчался рысью, почти не разбирая дороги, к проспекту 60-летия Октября, к автобусной остановке, тут же вспомнил, что сто девяносто шестой уже несколько дней не ходит, оглянулся в поисках маршрутки; ему плохо соображалось, но желание поехать ближе к центру доминировало, почему, он и сам не мог понять. Повинуясь этому инстинкту, он втиснулся в переполненный салон, позабыв даже заплатить, впрочем, ему об этом немедля напомнили, изогнувшись, – почти все места, и даже стоячие, заняты, – он вытащил пятьдесят рублей. Мало. Маршрутка неожиданно свернула на улицу Вавилова; Бориса высадили у торгового центра, в конце улицы Орджоникидзе, дальше водитель везти отказался.. Удача то была или стечение обстоятельств, но едва он бросился в сторону бывших цехов, некогда ставших магазинами, а ныне городком беженцев, как ему встретился молодой человек, как показалось Лисицыну, всем своим видом указывающий на принадлежность к касте жрецов. Ни секунды не колеблясь, Борис остановил его, в другое время он еще несколько раз подумал, прежде чем сделал это, но теперь… он словно оказался между реальностей, в промежутке, где только и можно уверовать в чудо и немедля уверовав, обрести его.