Оклемавшийся лавочник стоически сносил попреки и причитания своей дородной дамы sans merci, хлопочущей над ним с бинтами и перекисью, и искоса поглядывал на меня: взгляд этот не сулил ничего хорошего. Снаружи продолжались бодрые пиротехнические упражнения. Старуха завывала, сойдясь с сиренами в самозабвенном контрапункте, но лавочник и его бедовая благоверная не обращали на этот затянувшийся концерт внимания. Чуть погодя старушечье верещание сменилось диким вокализом, от которого мороз подирал по коже. Когда сирены взвыли с новой силой, бабуля с небывалой виртуозностью сменила регистр. Понаблюдав за старушенцией, я пришел к выводу, что ее жутковатая глоссолалия — вовсе не истерика и не сенильный бред: она таким замысловатым способом коммуницирует с внешним враждебным миром, эхом повторяя звуки, которые улавливает ее старческий слух. Надо признать, улавливал он на диво много; голос был хорош, хоть и страшен, с богатой тембровой палитрой.
Пока я помогал гиппопотамихе перенести супруга на кушетку, к оконному стеклу прильнуло чье-то чумазое перекошенное лицо и тотчас исчезло. Толстуха ничего не заметила, но что-то мне подсказывало, что она вряд ли обрадуется еще одному подозрительному оболтусу и вряд ли приютит его под своей не очень гостеприимной крышей — ее гуманность так далеко не простирается. В то же время я сознавал, что, если не открою, этот призрак будет преследовать меня ночами, являться в мглистых занозистых кошмарах, мстительно вопрошая, отчего же я не спас его. Я ринулся к двери; матрона заподозрила недоброе и бросилась мне наперерез, но я оказался быстрее, ловко одолел засовы и рывком распахнул дверь.
К моему вящему удивлению, на тротуаре обнаружился не умирающий бунтарь с горящим взором, а вполне благополучный с виду, пышущий здоровьем обладатель внушительного экстерьера — рельефной мускулатуры и мощных кулачищ. Он не походил ни на студента, ни на рабочего автомобильного завода, да и вообще на человека бунтующего или человека несправедливо притесняемого. Наоборот: я застал его деловито вычерпывающим что-то блескучее из разбитой витрины соседнего магазина. Ухватки выдавали профессионала, умело пользующегося сумятицей. У кого бунт, а у кого трудовые будни. Увидев меня, громила скроил жуткую гримасу и угрожающе поднялся с колен. В этот момент где-то поблизости трижды прокукарекала сирена. Ворюга смачно выругался и, запихнув последнюю порцию побрякушек в карман, припустил вниз по улице. Из груды фруктов под прилавком, словно созревший и отделившийся от родимой ветви плод, выкатилась дыня и бодрым колобком, подпрыгивая на булыжниках, покатилась вслед за мародером. Если верить Неруде, сердце поэта напоминает бесконечный артишок. Интересно, что за овощ сердце вора? Что-нибудь мясисто-несъедобное с усиками.
Блюстители закона не показывались. Их гугнивый архистратиг с мегафоном тоже куда-то запропастился. Пожарные с водометами исчезли без следа, словно их смыло волной ужаса. Судя по отдаленным разрозненным залпам битвы, произошла непредвиденная передислокация войск. Я невольно вздрогнул, когда чья-то увесистая, сдобная ладонь легла мне на плечо. Лавочница властно отодвинула меня с порога и твердой поступью завзятого охотника, с ружьем наизготовку, протопала на середину улицы. Там ее — вооруженную женщину в исподнем — и сцапала полиция.
Мне в последний момент удалось улизнуть через заднюю дверь и, минуя затхлый, заросший бельевыми лианами дворик, выбраться на улицу Гиля. Местная колоритная ориентальная фактура превратилась в ветошь и пыльную труху: мостовая была сплошь усеяна чем-то вроде вулканического пепла и кусков загустевшей лавы, словно улыбчивые боги из местных антикварных лавок решили покарать нечестивых смертных, разбудив доисторический вулкан. В воздухе висела раскаленная пыль, при каждом вдохе обжигая легкие. В одной из прокопченных витрин косо висели пейзажи с ясноглазыми туземками на фоне ничего не предвещающих яванских зарослей. Сквозь смог просматривалась площадь, куда, как в лузу, по улице Винье скатилась горящая покрышка. На углу горстка бунтарей дружно раскачивала серебристую «корриду» с открытым верхом — и наконец перевернула. Все остальные автомобили на улице постигла та же участь: они лежали на боку или вверх брюхом, распялив дверцы и беспомощно выставив колеса, словно огромные хромированные жуки, выложенные вдоль дороги полоумным энтомологом. По ту сторону своеобразной демаркационной линии отсиживались шпики.
На площади у фонтана стоял полицейский фургон, в разверстое нутро которого запихивали забастовщиков. В подворотне на противоположной стороне площади укрылось трое или четверо, явно из той же компании. Когда «салатница», просев под тучным шпиком, лязгнула дверцами и потрюхала по улице Мерриля, молодые люди вышли из укрытия и дернули по улице Винье.