Казалось, я вышел в ту же точно ночь, которую оставил несколько недель назад. Я тоже мало изменился, разве что избавился от лишнего свинца в груди и юношеских иллюзий. Слева, слегка покалывая, расплывалась тупая обволакивающая боль. Поднятый воротник и надвинутая на лоб шляпа не спасали от дождя, ледяной щекоткой пробиравшегося под одежду. Пижонский плащ продувало насквозь: должно быть, доктор редко покидал больницу и если посещал дождливый дольний мир, то под заботливой защитой зонта или автомобиля. Я был худее своего хирурга, и дорогая тряпка болталась на мне, как на огородном пугале. Больничные туфли на босу ногу довершали мой королевский наряд. Попадись я патрульным — и они не раздумывая препроводят меня в участок. Я торопился скрыться, хотя прекрасно понимал, что с точки зрения закона неплатежеспособный пациент — пропажа маловажная, в отличие от шляпы и плаща.
На перекрестке, захлебываясь дождем и утробным ревом, мокла колонна машин, похожая на стадо рогатого скота, понуро преодолевающего реку вброд. Прободав туман снопами света, автомобили ползли куда-то под проливным дождем. Водители досадливо давили на клаксоны, словно общее осатанение могло помочь делу. Контуженный громом и автомобильным воем постовой метался между машинами, повелительно плюясь дождем и подкрепляя угрозы взмахами жезла, резкими, но неубедительными. Глотая злые дождевые слезы, он вдруг с остервенением переключался на пешеходов и вносил разброд в их траурную процессию. Вереница зонтов огибала мычащий мокрый транспорт, опасливо переступая с отмели на отмель. В дорожной табели о рангах место пешехода достаточно расплывчато, но счастливые обладатели зонтов располагаются выше мокнущих. Похерив субординацию, я выбился из общей чопорной цепи и припустил по лужам на тот берег.
Свернув в одну из боковых улочек, где дождь казался тише из-за тесноты и скудного освещения, я чуть не налетел на черный «мельмот». Массивный и внушительный, с покато-гладким кузовом и воинственно выпяченной решеткой радиатора, он напоминал шлем рыцаря-исполина, с опущенным забралом разглядывающего противника перед началом турнира. По железной логике готических романов поблизости должна была отыскаться латная перчатка. Горели циклопические фары — провалы в белизну. В салоне, вцепившись в руль, сидел водитель, такой же настороженный, как его вороной автомобиль. Переднее сидение было занято странным пассажиром с крошечной головой на длинной журавлиной шее; лица я не разглядел.
Темнота и ливень сообщали происходящему болезненный драматизм, черты гротеска и дурного сна. Улочка была извилистая, все в ней казалось кособоким, намеренно неловким: и фонари, и тени, и зубчатый очерк зданий, и даже брусчатка, уложенная полусолнцем. Пока я, щурясь и мигая, мучительно раздумывал, что делать дальше, фары потухли. Хлопнув дверцей, приземистая тень, обремененная громоздким ящиком, отделилась от автомобиля, засеменила вдоль витрин, опрометью пересекла улицу и шмыгнула в подворотню. Поравнявшись с «мельмотом», я мельком заглянул в салон и никого там не обнаружил. Второй пассажир исчез.
Под каменными сводами проезда еще гремело, затухая, эхо торопливых шагов. Ветер со скрипучими причитаниями раскачивал фонарь, висевший на цепи над входом в арку. Я постоял, недоверчиво втягивая носом воздух и мысленно оценивая, по росту ли мне этот каменный колодец; затем решительно сунул руки в карманы плаща и нырнул во тьму. Осторожность никого еще не спасала от происков судьбы. Терять мне было нечего.
Тоннель оказался на удивление длинным. Под ногами хлюпало, с потолка текло. Капли падали скупо и веско, как в пещере со сталактитами. Белесый ручеек, ядовито поблескивая, змеился между булыжниками, подпитываясь жижей из круглых отверстий в стене. От каменной кладки тянуло тленом и плесенью, будто не только вода, но и закупоренное в этих стенах время протухло. К мерному перестуку капели примешивалось тоненькое попискивание — тоннель кишмя кишел крысами. Подвижные и жирные, они возились и елозили в грязной мокряди вдоль стен, порскали мне под ноги и путаными петлями устремлялись к свету. Я продвигался неуверенно, часто оскальзываясь и пальцами касаясь склизких стен, рассчитывая каждый шаг, чтобы не всполошить крысиную кодлу.