Дождь нехотя кропил мостовую — гроза переместилась за город и бессильно отсвечивала вдали. Вода из водостока неторопливой струйкой сбегала мне на ногу. В конце проулка подслеповато замигал, набух белесым светом и распустился фонарь и осветил кусок кирпичной кладки с линялой афишей на ней, как будто это зрелище могло служить ответом на все мои вопросы. В состоянии болезненного полубреда сознание готово принять любые, даже самые фантастические версии происходящего. Человека мнительного и беспокойного, с живым и взвинченным воображением трудно удивить: я ничего не исключал — от банального грабежа до кровожадных упыриных пиршеств.
Я осторожно выглянул из своего укрытия. Еще немного поколдовав над телом, предполагаемый упырь упруго разогнулся, приладил шляпу жертвы к ее изувеченной голове, извлек из кармана своего плаща компактную продолговатую коробочку на шнурке и деловито сунул ее под нос несчастному, как некий измерительный прибор, определяющий соотношение жизни и смерти. Затем чудаковатый тип отступил на шаг и замер, задумчиво склонив голову набок и прищурившись. Не отрывая глаз от трупа, он слепо потянулся вниз, нашаривая что-то зачарованной рукой на тротуаре. Меня отвлек посторонний шум — где-то над головой глухо стукнул ставень, — а в следующий миг из всех щелей и трещин, будто прорвало невидимую дамбу, хлынули люди в форме, мгновенно запрудив улицу.
Надсаживались сирены — воздух дрожал от этих душераздирающих завываний. Блистанье блях и бряцанье оружия. Отрывистое рявканье раций. Гвалт, неразбериха, форменный бедлам. Словом, прибыла полиция.
ДО
Загадка внутреннего дворика оказалась куда сложнее и запутанней, чем можно было предположить. От пассивных недоумений я перешел к решительным действиям и для начала произвел рекогносцировку: обшарил подворотни и скрупулезно осмотрел фасад на уровне мансарды, но ничего, кроме глухой стены со скудными остатками лепнины, не обнаружил — ни башенок, ни эркеров и тому подобных архитектурных хитростей, где мог бы поместиться искомый дворик с пернатыми обитателями. Линия слуховых окон необъяснимо обрывалась на полпути к угловой горгулье, словно строители решили, что для седьмого этажа и так сойдет. Квартирогрымза, будучи спрошена, только ехидно изогнула бровь, но я и не рассчитывал всерьез на помощь старой перечницы. Что до соседей, то, судя по запертым дверям и мертвой тишине за ними, я был единственным обитателем мансарды, единоличным хозяином и сюзереном чердака со всей его рухлядью и жутковатой живностью.
Дождавшись ночи, дабы не напороться на старуху, шустро шныряющую по этажам, я выбрался на крышу по пожарной лестнице на торце здания и, громыхая гофрированной жестью, повис над бездной, тщетно высматривая на фасаде несуществующие выступы или хотя бы намек на них. По-видимому, тут не обошлось без архитектурных трюков, понять которые без специальных знаний невозможно. Демарш провалился.
Подавленный неудачей, на обратном пути я бездумно свернул в какой-то коридор с узорными тенями от витражных стекол, запетлял по лестницам и залам с перешейками и заблудился. В конце концов, измученный бесплодными блужданиями, я оказался на лестничной площадке, окно которой выходило на крышу воздушной галереи, соединяющей лицевой и дворовый флигели на уровне третьего этажа. Двор-колодец оплетали ленточные балконы и коленчатые водостоки. На крыше галереи, под присмотром темных окон, я позвоночником ощутил настороженность дома. Вверху темнел многоугольник неба, внизу поблескивала гусиная кожа асфальта. Окна отливали ртутью. В мокрых водостоках что-то постукивало. Я влез в окно дворового флигеля, спустился этажом ниже и пересек продуваемую ветрами галерею в обратном направлении. Украшенный затейливой лепниной потолок, плиточная мозаика на полу, открытые створки широких окон. Вопреки барочному декору, галерея оставляла впечатление чего-то шаткого и неустойчивого, вроде висячего моста над пропастью.
Возвратясь в мансарду, я принялся колотить в окно, в надежде спровоцировать пернатых бестий на ответные действия. От близости этих существ по-прежнему мутило, но отвращение заметно притупилось; осталось только чувство интенсивной, болезненной тревоги. Я продолжал стучать в окно, пока совсем не обессилел, и остаток ночи просидел в оконной нише, разбитый и подавленный, с открытыми глазами и без единой мысли в голове.