На третьем этаже «дядюшка», повозившись, щелкнул замком, гостеприимно пропустил меня вперед и запер дверь на два надежных оборота. Затем распеленал сигару, сунул в зубы толстый черенок, оскалился, чиркнул зажигалкой и с аппетитом закурил. Все это — молча, с неподражаемой невозмутимостью, как будто я был здесь завсегдатаем и по-соседски заглянул на чай.
Квартира оправдала мои самые худшие ожидания. Впрочем, квартира — громко сказано, точнее будет — конура, обычная для дешевых меблирашек. Тесная клеть была забита под завязку: башни разнокалиберных коробок, обвязанных бечевкой и нашпигованных каким-то хламом, занимали каждую пядь пространства; стены были сплошь обклеены газетными вырезками и фотографиями самого мрачного толка: трупы, целомудренно прикрытые простыней или цинично выставленные напоказ. Болезненная одержимость смертью. Здесь были собраны все ее разновидности, запечатленные с какой-то фанатичной тщательностью. Немного обнадеживала пишмашинка на столе, погребенная под грудой дряхлых манускриптов. С другой стороны, Джек Потрошитель любил литературную игру не меньше медицинских штудий. Больше всего это напоминало обустроенное логово заматерелого маньяка. Разделочная. Лаборатория смерти. Мелькнула мысль: а стоит ли отсиживаться в этой захламленной халупе, смиренно дожидаясь, когда убийца соизволит покрошить меня в салат?
«Дядюшка» меж тем стоял в шаге от меня. Я посмотрел на него сквозь пелену своих нелепых подозрений. Он словно бы и не курил, а поглощал табак жадными затяжками. Вполне невзрачный с виду тип, неряшливый и мешковатый; похож на мелкого чиновника, а вовсе не на психа, которым должен быть владелец всего этого бумажного барахла, включая обширный фотоархив с трупами, к которому я, возможно, вскорости буду приобщен.
Он снял шляпу и небрежно зашвырнул ее на вешалку в углу — шляпа послушно села на колышек. Лишившийся загадочности, совсем ручной и одомашненный без шляпы, незнакомец прошел мимо меня с видом примерного семьянина, возвратившегося домой со службы и предвкушающего плотный ужин с последующим чтением газет у камелька. Слева, за куцей занавеской, был виден аппендикс кухни с половиной табурета, рукомойником в профиль и крашеной кишкой трубы; справа тянулись захламленные стеллажи, глухие дебри периодики. У самого окна, почти врастая в потолок, стояли небрежно сложенные шаткие штабеля коробок.
Не обращая на меня внимания, «дядюшка» скрылся в алькове кухни. Стараясь сохранять невозмутимость, я подошел к окну. Из кухни доносилось беззаботное посвистывание, время от времени заглушаемое звоном стекла и вялым лепетом воды из крана. Липовый родственник явно пребывал в игривом настроении. Я сделал неловкое движение рукой, картонные коробки едва заметно дрогнули и пошатнулись, как будто их мутило от собственного содержимого; тремор передался соседним вавилонским башням. Подперев бумажную конструкцию плечом, я попытался придать ей вертикальное положение.
— Тебе помочь? — донеслось вкрадчивое из-за спины.
Я мысленно выругался и с глухой досадой обернулся. Коробки, оставшись без опоры, заплясали и с торжествующим шелестом обрушились на пол, устлав его снимками. Повисла тягостная пауза. Некоторое время мы с «дядюшкой» завороженно следили за порханием фотографий, стихийным и причудливым, как на карнавале. Когда бумажная феерия немного улеглась, он вопросительно вскинул бровь и поинтересовался, правда ли я немой. Я набычился и посмотрел на него с молчаливым вызовом. Так и не дождавшись ответа, он подался вперед, с хрустом наступив на фото очередного мертвеца. «Дядюшка» словно бы на расстоянии оценивал мои речевые способности, ощупывал глазами горло; ощущение было почти тактильное. Взгляд у него был въедливый, неуютный и колючий, с жестким бескомпромиссным блеском. Сигару этот тип держал как градусник, передними зубами, скалясь и нетерпеливо взглядывая на воображаемый столбец с делениями, будто хотел покончить с этой скучной процедурой как можно скорей. Говорил он глухо, с хрипотцой, но характерный выговор выдавал уроженца рабочего квартала с характерными стертыми согласными и долгими гласными, которые как будто подражали тамошней безрадостной архитектуре: сплошные пустоши и руины.
«Дядюшка» сделал неопределенный жест рукой, словно бы рисуя табачным дымом знак вопроса. Мой взгляд задержался на его ботинках, и что-то неприятно царапнуло память. Занозистая штука — подсознание, иные щепки там гниют годами. Я выудил из бумажной груды первый попавшийся снимок и не глядя перевернул. Заметив мое замешательство, сметливый «дядюшка» нащупал во внутреннем кармане пиджака карандаш и бросил мне. Разгладив фотографию, я наспех нацарапал несколько слов, чуть не порвав бумагу от волнения, и протянул «дядюшке». Тот долго морщил лоб и страдальчески щурился, разбирая мои каракули.