Протиснувшись к стойке, я попытался завладеть вниманием бармена, который продолжал демонстрировать фигуры высшего пилотажа, срезая ножом плотные пивные шапки, как шляпки у грибов. Покончив с пивом, он принялся писать меню на меловой доске, напоминающей букмекерскую. Мою невразумительную пантомиму затмила перебранка собравшихся, запальчиво обсуждавших, как правильно тушить пожар: у каждого был припасен свой собственный, проверенный и безотказный способ.
От громогласных возгласов гудела голова. Справа по борту благообразный пузан потягивал пиво, отдуваясь с той добротной обстоятельностью, к которой располагает толстое рифленое стекло. Слева нянчил запотевшую кружку старый хрущ в плаще и обветшалой шляпе.
Битый час я всеми правдами и неправдами пытался донести до публики бесхитростную суть своего вопроса; но то ли мим из меня вышел никудышный, то ли зрители попались невосприимчивые — налицо было тотальное взаимонепонимание. Мне было недоступно слово устное, им — письменное, к которому здесь, похоже, питали врожденное отвращение, делая исключение лишь для меню. Мои каракули на салфетках никто не пожелал прочесть. Посетители косились на кота, потягивали смолянистое пиво и добродушно крякали. От безысходности я цапнул из-под носа у бармена последнюю чистую салфетку, изобразил на ней горящий дом, кота и над котом жирный знак вопроса — и в знак капитуляции помахал рисунком над головой.
— Так это ж Титорелли! — внезапно озарило крепыша в лоцманской фуражке с якорем, сидевшего на высоком табурете в приятной близости от пивных кранов.
Длинная вереница лиц синхронно обдула пену с усов и закивала, как будто это открытие могло что-либо прояснить. Вызванный из бутылочного небытия бармен присвистнул и принялся энергично выяснять, где мне искать хозяина кота, окликая то одного, то другого бражника поверх голов собравшихся. Всплыл некий Леман.
— Ашеров друг, — доверительно поделился сведениями лоцман-всезнайка.
Я вежливо кивнул, ничего не понимая и, в общем, не желая знать, кто такой Ашер, как зовут его друзей и при чем тут Титорелли. Кот сохранял возмутительнейшую невозмутимость.
— А Зум? — встрепенулся кто-то, подкармливая новым именем угасший было разговор.
— Кто таков? — Бармен проворно протирал липкую от расплесканного пива стойку.
— Толстое хамло, — авторитетно пояснил мой сосед справа, производя во рту раскопки зубочисткой.
Бармен продолжал расспросы, неторопливо нанизывая новые имена, как чеки на колышек рядом с механической кассой. Я слушал, совершенно оглушенный лавиной слов. Одутловатый бородач, к которому был обращен очередной вопрос бармена, что-то горячо втолковывал собеседнику, делая пассы руками и чудом не расплескивая пиво. Нехотя обернувшись к стойке, он пожал плечами и жадно припал к кремообразной шапке над черным и тягучим, как эта ночь, питьем.
— Ашер? На кой тебе Ашер?
— Пусть сходит к маме Кларе.
— Не, в Дирижабли.
— К Ганже?
— Можно в доках поискать.
— Или на островах.
— Ты еще в море поищи.
Я чувствовал себя словно случайный гость на многолюдном сборище, где все друг друга знают с пеленок и понимают с полуслова, где говорят многозначительными намеками и недомолвками, понятными лишь посвященным, и где чужак не способен оценить по достоинству ни тонкого юмора, ни коронного блюда.