Искра продолжал меланхолично пыхать вспышками, запечатлевая тело в разных ракурсах и с разных расстояний. Меняя кассету, он ожесточенно жевал незажженную сигару, которая во время съемки снова безжизненно замирала, словно тоже была частью полицейского ритуала.
Бульдога сопровождал сержант — какой-то неприлично юный и непрофессионально сострадательный — и ошалело пялился на труп, пока деятельные коллеги вовсю вынюхивали, протоколировали и приобщали к делу. Насупленный медэксперт с готовностью отпахивал перед желающими кровавое покрывало, точно художник, демонстрирующий публике свой очередной шедевр. С жертвой обращались бесцеремонно, с подчеркнутой небрежностью, как будто даже бравируя бесчувствием и соревнуясь в цинизме. Когда медэксперт в очередной раз отпахнул пропитанную кровью простыню, впечатлительный сержант побледнел, чем вызвал приступ необоримого веселья у присутствующих.
ДО
— Что это еще за прыжки в канал? — Леман не отрывал глаз от капель ледяной воды, долбивших пористый брусочек сахара над рюмкой.
Лучистое, анисом пахнущее зелье мутнело на глазах, клубилось, наливаясь опаловым, матово-молочным цветом. Абсент казался солнечным, излучающим свет; уровень жидкости в озаренной рюмке стремительно повышался, как будто там зарождалась новая, неведомая жизнь.
Абсентная «Амур и череп» — сырое помещение с низкими сводчатыми потолками и белеными стенами — была забита студентами из окрестных корпусов Софии и Медицинской академии. Продолговатый, пропахший травами и анисом зал упирался в стойку с внушительным арсеналом бутылок и хозяином, вооруженным штопором и веером похожих на отмычки разнокалиберных ножей. Он тихо напевал или насвистывал, словно охотник, манком подзывающий полынных фей. Придя к открытию, можно было застать хозяина за чтением де Квинси или криминальной хроники — другие жанры он презирал, как пьяница кипяченую воду.
Пили в подвальчике исключительно абсент — прочие разновидности спиртного были презрительно отвергнуты завсегдатаями-пуристами; исключение сделали лишь для бренди — из пиетета к Эдгару По и его любимому коктейлю. Бутылочный частокол на полках завораживал, являя взорам мир абсента во всем его великолепии; колдовское зелье, отлитое в емкости всевозможных форм и размеров, орошенное световыми бликами, с фривольными рисунками на этикетках, взывало к вам с мольбой «выпей меня». По обе стороны от узкого прохода тянулись ниши, где, точно в гротах, укрывались от мирской суеты любители абсента. На столиках горели свечи, вставленные в бутылочные горлышки. Тревожно переглядывались овальные стенные зеркала, порождая череду размноженных отражений, засасывающий и уводящий в Зазеркалье коридор. Со стен вместо привычных рогатых чучел таращились человеческие черепа со свечами в пустых глазницах. Хозяин заведения, в отличие от большинства коллег, не отступал от профессионального политеса и не пытался подсунуть клиентам пойло со вкусом полоскательной жидкости или приторной микстуры от кашля. Амур если и присутствовал в подвальчике, то инкогнито (пухлявый херувим на вывеске не в счет).
— Мальстрём сказал, что сомневался, но после твоего прыжка в канал сомнения отпали напрочь, — усмехнулся Зум.
— Я им с Крюгершей битый час доказывала, что не гожусь для этой роли, что мне не нравится пьеса… — неохотно отозвалась Алина, глазами подгоняя плавящийся над абсентом сахар. Она провела рукой по черным волосам, гладко зачесанным за уши и разделенным на прямой пробор. — Ну и, в конце концов, мне все это обрыдло.
— Кто такая Крюгерша? — Леман помешивал питье узорной ложкой.
— Нора Крюгер, ассистент режиссера. — Алина теребила манжету белой сорочки со стоячим воротничком и расстегнутыми верхними пуговицами.
Леман пригубил абсент и ослабил узел галстука, словно тот мешал волшебному проникновению зелья в организм; выудил из кармана кардигана зажигалку, но, поразмыслив, спрятал ее обратно и откинулся на плюшевом сиденье с видом умиротворенного сибарита. Воздух в нише был терпким, горьковато-хвойным, свежим и наэлектризованным, словно в сосновом бору перед грозой.
Дав сахару догореть, Алина ложкой взбаламутила разомлевших фей в своей рюмке. Вид у нее был хмурый и слегка взволнованный: последние несколько минут она то и дело взглядывала в зеркало на стене и быстро опускала глаза. Судя по всему, причиной беспокойства был брюнет, точнее, отражение его отражений в нашем зеркале: он сидел к нам спиной в нише напротив в компании каких-то горлопанов и смотрел на Алину из глубины зеркальной галереи.