— Они обещали вернуться в следующую субботу. — Зум потягивал абсент с тертым льдом, облокотившись локтем на стол и запустив пальцы в копну белокурых волос.
Делая глоток, Алина снова зыркнула в зеркало. Судя по абсенту — мутному и густому, как суп, — феи в ее рюмке пребывали в дурном расположении духа.
Мы уже собирались уходить, когда Алина нехотя подошла к компании в нише напротив, откуда долетали залпы жизнерадостного гогота, и остановилась у зубоскала за спиной:
— Вирский, когда ты вернешь мои фотографии?
Брюнет обернулся и встал со стула, излучая любовно культивируемую развязность.
— Не эти? — Он веером выставил перед ней порнографические открытки с томными путанами разной степени обнаженности.
Сидевшие за столиком притихли, выжидающе глядя на девушку.
— Радости пубертата, — пренебрежительно фыркнула та.
— А как насчет маньяков? Не интересуешься?
— Уже нет.
Вирский усмехнулся и окликнул кудлатого увальня с трупом потухшей сигареты в углу рта:
— Что там у нас еще?
— Имеются утопленники, — деловито отозвался тот, тасуя свои несметные сокровища. — Несколько крайне любопытных случаев…
— Мне нужны мои фотографии, — терпеливо повторила Алина.
— Я их так просто не отдам. Мне тяжело с ними расставаться.
Алина криво усмехнулась и повернулась, собираясь уходить. Вирский схватил ее за запястье, поднес кисть к губам, перевернул и поцеловал ладонь. Взгляд его сделался серьезным. Мгновение они смотрели друг на друга с напряженным вниманием; затем она высвободила руку.
— Клоун, — бросила Алина на ходу.
— Что у тебя с ним? — закуривая, спросил у нее Леман, когда мы вышли на улицу.
— Уже ничего.
— Разонравился?
— Он мне никогда не нравился. Он меня бесит.
ПОСЛЕ
Сопровождая Искру, я с удивлением обнаружил, что в смерть никто не верит — не только в свою собственную, но и в чужую тоже; те, кто имеет с нею дело ежедневно, кто сделал смерть своей профессией, просто привыкли к ее внешним проявлениям. Теоретизирующий философ и практикующий патологоанатом такие же неофиты в вопросах смерти, как обыватель, не озабоченный конечностью и тщетой всего сущего. Трудно поверить в то, что не пережито; в случае со смертью опыт исключает всякую возможность им воспользоваться.
Реактивная реакция Искры давно стала притчей во языцех. Благодаря установленной в «мельмоте» полицейской рации он узнавал о происшествии одним из первых и зачастую прибывал на место преступления раньше полицейского наряда. Такая сверхъестественная оперативность выглядела подозрительно; периодически фотографа в профилактических целях забирали в участок и отпускали на рассвете, вместе с проститутками и проспавшимися клошарами.
«Мельмот» был его домом на колесах, студией и гримерной. В багажнике была оборудована фотолаборатория со всем необходимым для проявки, печати и экстренной рассылки снимков по редакциям газет. Автомобиль он использовал только в профессиональных целях, не делая исключений ни для друзей, ни для врагов, ни для себя самого, и будничные перемещения по городу осуществлял пешком или на такси. Питался он консервами и дешевыми сигарами. Спал, как правило, в автомобиле, не раздеваясь, под бормотание полицейской рации; дома тоже не расставался с радиоприемником, настроенным на полицейскую волну. Радио было фоном его существования — этот приставучий речитатив не умолкал ни на секунду. Отправляясь в очередную одиссею по ночным улицам, Искра усаживал рядом с собой пресс-камеру с круглой вспышкой, которую я некогда принял за второго пассажира. В светлое время суток он отсыпался в съемной конуре под аккомпанемент радиоругани, прицельно бьющей слушателя по голове. Дополнительным источником словесной картечи служила тарелка репродуктора: казалось, она обозревает комнату своим пытливым оком и едко комментирует увиденное.
Как оголтелый перфекционист, Искра не стал довольствоваться малым, настроив на полицейскую волну не только радио, но все свое существование. Из окон его комнаты открывался символичный вид на полицейский участок через дорогу. Этажом ниже располагался склад полицейского снаряжения, украшенный снаружи бутафорским револьвером, дуло которого было нацелено на оплот правопорядка. Выглядывая из окна, вы зрительно преступали закон. Короче, Фрейд бы плакал, а Искре хоть бы хны.