Я прилип к сиденью, как братец Кролик к смоляному чучелку. То, что мгновение назад было курганом, превратилось в монструозные развалины. Некоторые автомобили продолжали двигаться по инерции, цокая и разъезжаясь, будто бильярдные шары.
Кто бы ни покоился в этой могиле, он ожил.
ПОСЛЕ
Октябрьская непогода помыкала людьми и листьями. Прохожие зябко запахивали плащи и распахивали зонты. Взлохмаченная ветром палая листва с шорохом обнажала остывающую землю. Автомобили мчались куда-то под медленным листопадом. На каждом углу продавали жареные каштаны, ворочая их в прокопченных жаровнях. Плоды подскакивали, накалялись, лопаясь в улыбке, нетерпеливо норовили спрыгнуть с железного листа на мостовую, усыпанную солью и скорлупой. Набитый обжигающими плодами бумажный фунтик приятно согревал ладони. Каштан легко расщелкивался, обнажая нежную, дымящуюся, сливочную плоть. На набережной Верхарна прямо с лодок продавали привезенные с островов груши с тающей, сочной мякотью, распространявших по окрестностям осенний, немного терпкий аромат. В корзинах горками высились плоды бутылочной или шаровидной формы, гладкие или шероховатые, пятнистые или безупречно матовые, с запахом розы или муската, со вкусом меда или вяжущего вина. Рестораны пичкали посетителей разновидностями тыквы. На площади дез Эссента гастрономические экстремалы могли побаловать себя кулинарными излишествами самого экзотического толка.
В «Райке» прокатывали разное, не зацикливаясь на цензурных пертурбациях. Так, на одной неделе показывали запрещенную «Аэлиту» с конструктивистскими марсианами вместо селенитов и таким же, как у Мельеса, вольным обращением с литературным первоисточником и «Пиковую даму» того же Протазанова. За «Аэлиту» могли оштрафовать и лишить лицензии; но то ли власти не проявляли должной расторопности, то ли «Раек» был слишком ничтожен и незначителен, чтоб тратить на него время, — карательные санкции кинотеатра не коснулись.
На всех сеансах «Аэлиты» был аншлаг: зрители сидели между рядами, на ступеньках, теснились под экранным полотном. На «Пиковую даму» шли с меньшим энтузиазмом. Киношная старуха была не так уж и страшна — всего лишь желчный, мужеподобный полутруп в чепце, дряхлая — но не демоническая; зато, когда она в ретроспективных кадрах, в образе барышни в пышных фижмах, с высокой башней взбитых локонов, распахивала глаза и обнажала свою подлинную пиковую сущность, кровь стыла в жилах. Самое жуткое в декадентских дивах обнаруживается, когда они внезапно оживают. Недаром в немых картинах делали акцент на глазах. Помимо выразительных, жирно подведенных глаз актеры Великого Немого могли похвастать пластикой и потрясающей осанкой. По сравнению со статными титанами немой эпохи герои звуковой — горбатые карлики и пигмеи, бубнящие себе под нос. При всей своей кажущейся старорежимной чопорности, люди прошлого владели языком тела гораздо лучше своих раскованных потомков.
В фойе висели старые и новые афиши, по которым, при желании, можно было проследить любопытные социокультурные сдвиги. На смену обольщенным декадентским брюнеткам пришли обольстительные нуаровые блондинки и стали безоглядно мстить. Если декадентская фам фаталь стреляла, чтобы Он на ней женился, то нуаровая — чтобы развестись. В дальнейшем, видимо, киногероине предстояло определиться, чего же она хочет от этой жизни и не лучше ли сосредоточиться на чем-то более продуктивном, чем свадьбы и разводы под бодрую пальбу.
Студентов в обязательном порядке, отарами, сгоняли на дидактические картины. Особенно душеспасительным считался опус, размашисто живописующий ужасы алкоголизма. Сюжет в лучших традициях остросоциальной слезодавильни. Скромный трудяга и прилежный семьянин, подначиваемый сослуживцами, запивает горькую и деградирует в дебошира и жалкого забулдыгу, скандалы, драки, миазмы алкогольного делирия; многострадальная мать семейства рыдает и заламывает руки; малолетняя дочь, отыскав отца в кабаке, случайно гибнет в пьяной потасовке, а сам гуляка, устыдившись и смахнув слезу, перерождается для новой жизни. Финал духоподъемный: пьянство посрамлено, семейные ценности торжествуют, супруги счастливо воссоединяются, а дочка с белым бантом у них имеется еще одна, ничуть не хуже погибшей.