Алина появилась незадолго до начала ливня. Она была рассеянна, сидела с отсутствующим видом, отвечала невпопад, глядя сквозь собеседника, будто он был бесплотным духом. Взгляд ее слепо блуждал по окружающим предметам, направленный куда-то внутрь себя, сосредоточенный на некоей до боли раскаленной точке. Внешне она выглядела безразличной к происходящему вокруг, привычно чуждой и привычно исключенной из наличной реальности; казалось, она спокойна, даже холодна, но лихорадочный, опасный огонек в глазах свидетельствовал об обратном.
Фикса заподозрил неладное и стал допытываться, но все его подначки пропали втуне. Мама Клара, снующая из кухни в зал и обратно, остановилась на минуту, прислушиваясь к бушеванию стихии за окном, окинула Алину оценивающим взглядом и спросила, почему та ничего не заказывает.
— Кажется, меня вырвет даже от глотка воды.
— Это не грипп? Ступай-ка ты домой, пока всех нас тут не перезаражала, — беспрекословным тоном распорядилась хозяйка «Аталанты».
— Пусть вызовет себе врача, — поддакнул Фикса.
— Не нужно мне никаких врачей.
— Откуда у тебя эта черная рубашка? — придирчиво сощурилась мама Клара. — Она тебе велика. — Она по-хозяйски потянулась к Алининому плечу, но та отшатнулась от неумолимо надвигающейся пятерни.
— Просто оставьте меня в покое. Не трогайте меня сегодня. Я пересяду и никого не заражу, — хмуро добавила Алина и пересела за столик у окна, откинулась на спинку стула и открыла потрепанный томик Рембо, который принесла с собой.
В другом конце зала обсуждали «Проект инженера Прайта», на диво своевременный и злободневный благодаря изображенным в фильме поискам альтернативного топлива, антибуржуазному пафосу и критике крупных корпораций. Блестящий кулешовский юноша Мак Прайт не только спроектировал электростанцию, которая, питаясь торфом, снабжала дешевой энергией заводы, фабрики и пароходы, но одолел в неравной схватке зажравшегося капиталиста Росса, хапугу и хитрована, сойдясь с ним в клинче и уложив нефтедобытчика на лопатки. После просмотра фильма становилось очевидным, что Кулешов, согласно собственным заветам, — честный кинематографист, для которого эксперимент важнее хлеба. Он упоенно колдовал над кадрами, шинковал и смешивал, откалывал разнообразные коленца, не щадя зрителя. В глазах рябило от технических изысков. Драки, погони и резвые герои смягчали недовольство публики лишь отчасти. Зритель знать не желал ни о каких теориях, эффектах и творимых земных поверхностях. Впрочем, спорщики за дальним столиком обсуждали вовсе не монтаж: их больше занимало, насколько утопична идея гидравлической добычи торфа.
Дождь продолжал лупить, в каком-то своем дождевом надрыве выдувая в лужах пузыри. На канале захлебывался буксир, окруженный баржами, как Орфей вакханками. Суда покачивались на посеченной дождем воде. Ливень наглаживал набережную, потоками стекал по стеклу. Тени на стенах ожили, снялись с мест, тяжело и снуло наплывая друг на друга. Капли барабанили по карнизам, рикошетили в окна, в застигнутые врасплох столики и стулья на террасе. Дождь приглушил звуки улицы, и стал слышен бесхитростный речитатив закусочной: слитный рокот разговоров, звяканье кассы, цоканье стаканов и бильярдных шаров. В помещении стало темно, как в трюме, и Фикса зажег холодный электрический свет, который выбелил и выщелочил все вокруг.
Зал наводняли речники, приносившие с собой запах улицы, доков и дождя, и громогласно требовали выпивки. Одежда посетителей дымилась, словно они не высыхали, а испарялись, и скоро, как в какой-нибудь морской байке о корабле-призраке, должны были исчезнуть, оставив по себе пустые столики, дымящиеся окурки и стопки недопитой водки; и муторный, зловещий свет покинутой закусочной внушал бы прохожим суеверный ужас.