— В нуарах все непредсказуемо, — Мальстрём рассеянно вертел в руках очередную фотографию.
— Ну почему, — Алина снова подошла к иллюминатору. — Если фам фаталь брюнетка, протагонист умрет, если блондинка — возможны варианты. На бессмертных героев литературных серий правило не распространяется.
— А если фам фаталь в кокошнике? — улыбнулся Леман.
— Будет много трупов.
Мальстрём показал Алине снимок с двумя почти уже взлетевшими над парапетом гибкими фигурами:
— Это паркурщики?
— Трейсеры. Они меня научили правильно приземляться.
— У тебя здесь сплошные адреналинщики.
— Камера любит увлекающихся людей. По крайней мере, моя камера.
— Энергия и динамика — зло по Блейку, — поддел Леман.
— И вечный восторг, — сказала Алина.
— Любое творчество — обмен энергией, — заметил Зум.
Мальстрём осторожно прощупал почву:
— Почему ты не фотографируешь Вирского?
Алина насторожилась и неопределенно пожала плечами:
— Его и так слишком много вокруг, чтоб его еще фотографировать.
— Но ты ведь смотришь на него без фотоаппарата?
— Мне не нужны глаза. Я чувствую его позвоночником.
— Вы познакомились во время сентябрьской забастовки? — с кошачьей вкрадчивостью подступал Мальстрём.
— Мы вместе убегали от легавых. Не предполагалось никаких продолжений в рациональном мире причин и следствий. Он не знал, где я живу. Просто однажды они с друзьями заблудились, он зашел в «Аталанту» спросить дорогу, потом они пошли по правой, а не по левой дуге Корбьера…
— Дуги Корбьера разделены каналом?
— Правая дуга Корбьера проходит между правой дугой Кампаны и правой дугой Нуво.
— В ваших дугах черт ногу сломит, — посетовал Мальстрём. — А где фотографии забастовки?
Алина принесла из носовой каюты плотный пакет и выпотрошила его над столом. Поверх уличных сценок с шелестом легли снимки, запечатлевшие самые макабрические моменты забастовки: пожары на баррикадах, кровавый гиньоль в подворотнях, закопченные лица забастовщиков, крупнозернистая мешанина шлемов, как будто в городе нерестилась стая огромных рыб, стеклянное крошево витрин, расплющенные автомобили, обложенный булыжниками шмат суши, точно необитаемый остров, с которого потерпевшие крушение посылают на большую землю сигналы SOS.
— У меня есть одна фотография Дениса, — Алина бросила быстрый взгляд на Мальстрёма: — Снято как раз во время забастовки.
— Почему он? — Мальстрём пристально вглядывался в протянутый снимок.
— Он мастерски бросал коктейли Молотова.
— А если серьезно?
— У него красивая спина.
— Нет, кроме шуток.
— Меня интересуют ритмы. Чтобы понять что-либо — неважно, живое существо или топос, — достаточно уловить его ритм. Приязнь и неприязнь — вопрос совпадения и несовпадения ритмов.
— Как ты отбираешь материал для съемок?
— Какие-то критерии, конечно, есть, но они факультативны. Сначала ты просто знаешь. Это как с верой и любовью — они либо даны вам, либо нет. Упорством, тренировками, искусственной возгонкой вы этих состояний не достигнете.
— Не думал, что у вас с Вирским серьезно, — напал исподтишка Мальстрём.
— У нас несерьезно, — ощетинилась Алина.
— Эта фотография доказывает обратное, — напирал Мальстрём. — Любовь и вдохновение одной природы.
— Любовь тут ни при чем.
— Твой видоискатель умнее тебя.
— Вот и беседуйте с ним о любви и лирософии, — отбивалась Алина. — Я войн, а не романтическая возлюбленная.
— Тристанов на тебя не напасешься!
— Вы не понимаете, о чем говорите. То, что я чувствую, похоже на ментальный крах. Распад.
— Это пиздец, — сказал Зум.
— Это любовь, — сказал Мальстрём.
— Это влечение, — сказала Алина, — и больше ничего. Никто никого не любит.
— Вирский тоже так считает? — допытывался Мальстрём.
— Ну разумеется. Ему нужна нормальная, серьезная, толстая женщина, которая даст ему море спокойствия и горячих пирожков.
— Звучит многообещающе, — усмехнулся Зум.
— А как же любовь, которая сильнее смерти? — расстроился Мальстрём.
— Любовь не сильнее смерти, — возразила Алина. — И смерть не сильней любви. Они онтологически неразделимы, взаимопроникают и уравновешивают друг друга, как добро и зло. Исчезнет одно — не станет и другого.
— Любовь никогда не перестанет.
— Перестанет. У всех перестает, — Алина отвернулась к иллюминатору. — И давайте оставим эту многострадальную тему.