— Поразительная способность не замечать того, что у тебя под носом, — громко проговорил Вирский.
Алина перевела на него непонимающий, отстраненный взгляд. Вирский сидел рядом и смотрел на нее с досадой.
— Только не надо смотреть сквозь меня этим своим взглядом, — сказал он с горьковатым сарказмом.
Та неприязненно поежилась и отвернулась.
— Я здесь.
Алина сердито повернула голову:
— Я заметила.
— Уже лучше, — удовлетворенно кивнул Вирский. — Где он?
— Кто?
— Ты принципиально встречаешься с теми, кого не любишь?
— Я люблю его.
— Скажи еще, что он любовь всей твоей жизни.
— Конечно.
— Где же этот сгусток добродетелей?
— Курит, скоро вернется. Ты тоже возвращайся к своей девушке, она милая.
— А он, по-моему, мудак.
— Какая же ты стервоза!
Он откинулся на спинку стула и с ожесточением поскреб подбородок.
— Тебя потянуло на блондинов?
— Да, я остепенилась.
— Мне тоже всегда нравились блондинки.
— Меня воротит от брюнетов. Особенно от пьяных психиатров.
— Я никогда не пьянею, только становлюсь очень злым.
— Сочувствую.
На створке раковины волновались световые отблески, как под водой.
— Твой рыцарь, видимо, не понимает, с кем связался.
— Он хорошо меня знает.
— Ты будешь ему изменять, и тебя не пустят в рай.
— Я собираюсь в Тартар.
— Ты раздолбаешь им Тартар. Туда тебя тоже не возьмут.
— Меня никуда не берут, — мрачно усмехнулась Алина.
Между столиками сновал разносчик сырых и жареных на углях асфоделей — Черный Пьеро с мучнисто-белым, летаргически отрешенным лицом, — и, шурша складками своего похожего на саван балахона, раздавал свертки с сочными или дочерна пропеченными коробчатыми клубнями.
Вирский сбросил вдруг спесивую надменность, придвинулся и положил руку на спинку Алининого стула:
— Давай уйдем отсюда.
— Любовь всей моей жизни будет возражать.
— Его никто не будет спрашивать.
— Вирский, отвали.
— Я бы на твоем месте не спорил с пьяным психиатром.
— Тебе еще не надоело изображать клоуна?
— Это чтобы тебя утешить, моя маленькая Тимьян.
— Утешь свою бабушку.
— Где же твоя нежность?
— Пала жертвой остроумия.
Оркестр перевел дух и разразился чарльстоном.
— Вон идет твой рыцарь.
— Попробуй воспринимать спокойно и его, и меня.
— Я не могу воспринимать тебя спокойно.
— Пожалуйста, уйди.
— Уйду, — пообещал Вирский, — с тобой, любовь моя, — и утащил Алину в гущу танцующих.
— Брюнеты, — меланхолично констатировал Зум.
Меж тем брюнеты, кажется, заключили перемирие: в толпе мелькала то его обтянутая пиджаком, то ее обнаженная до последнего позвонка спина; а вокруг порхали райские птахи в зареве собственных нарядов.
Все вдруг засобирались в кино, и ни о чем не подозревающий рыцарь был совместными усилиями уведен покупать билеты. Ренуаровская девушка давно ушла. За столиком остались только мы с Титусом.
— Мы вам не мешаем? — обиженно осведомился Титус, когда брюнеты возвратились к столику. — Леман говорит, вы пьете друг у друга кровь.
— Ну вам-то что? — Вирский рывком распустил короткий черный галстук и расстегнул верхние пуговицы темно-серой сорочки. — Не вашу же кровь, в конце концов.
Алина отошла к фонтану, окутанному искристой водной дымкой. Из узорчатой тени вынырнул Черный Пьеро, переступая на негнущихся ногах, словно огромная, нескладная птица, наклонился к девушке, погладил ее по голове и пригласительно протянул на ладони асфодель. Когда к ним подошел Вирский, Пьеро повернул к нему свое набеленное, жутковатое лицо паяца, помедлил и бесшумно зашагал вдоль изгороди, зажав в кулаке отвергнутое лакомство и взмахивая рукавами, как крыльями.
Алина сделала движение к выходу из боскета, но Вирский удержал ее и подозвал официанта в черной форме с белой бабочкой.
— Что ты задумал? — насторожилась Алина.
— Хочу выпить с тобой на брудершафт.
С минуту все следили, как официант священнодействует над полынным зельем; когда пролог с подготовительными перестановками посуды подошел к концу и началось основное действие с наливанием абсента, Вирский окликнул официанта и кивнул на пузатую колбу, в которой копошились круглые, с горошину, шипастые существа.