— Что это за мелодия? — спросил Вирский.
Алина повернула голову и долго, словно бы не узнавая, на него смотрела.
— Старая моряцкая песня, — сказала наконец она. — Дед часто насвистывал.
ПОСЛЕ
Вирский появился в «Аталанте» раньше обычного и просидел за стойкой около часа, мрачно отражаясь в зеркалах, пока еще пустынных и необитаемых.
— Поссорились? — весело поинтересовался Фикса и, не получив ответа, исчез на кухне.
Когда в дверях выросла Алина, он продолжал сидеть, глядя прямо перед собой тусклым, отсутствующим взглядом. Она постояла на пороге, гипнотизируя его бесчувственную спину, подкралась ближе и снова замерла; затем в глазах ее появилось выражение шкодливого дьяволенка; помедлив, она приблизилась вплотную и быстро поцеловала его в затылок. Он резко обернулся и встал со стула.
Некоторое время они смотрели друг на друга с оценивающей сосредоточенностью.
— Прости, не смогла сдержаться, — нарушила молчание Алина. — Захотелось поцеловать тебя в затылок.
— Чего еще тебе хотелось?
— Еще? Поцеловать тебя в губы, — ответила она с серьезным видом. — Но уже расхотелось. Ладно, не буду нарушать твою байроническую кручину.
— Дай руку.
— Зачем? — попятилась она, пряча руки за спину.
— Просто дай.
Алина помедлила и неохотно протянула руку. Вирский долго разглядывал и гладил ее ладонь, точно хотел оттереть загадочные потускневшие письмена на коже.
— Знаешь, как называется эта точка в центре ладони? — Он вскинул на нее глаза. Алина настороженно молчала. — Это точка отчаяния.
Она медленно высвободила руку, перехватила на лету его запястье, поднесла кисть к губам, перевернула и поцеловала ладонь.
ДО
Улицы оживали в пять, вместе с открытием абсентных. Поток отполированных дождем зонтов завинчивался в водовороты возле гиробусных остановок и станций метро. Брусчатка отражала зыбкие, растушеванные тени прохожих. Деревья оголенными каркасами ветвей впадали в небо. В сумерках просыпались фонари — сгустки тумана — и, не разрывая дымовой завесы, источали млечный дым, бледнея с приближением утра, прогорая полностью, до бледного белесого глазка. Ночь напролет длилась агония неона: ритмично вспыхивали отблески реклам, стрелки, обольстительно переливаясь, указывали путь в кабак, бордель, казино, сулили услады самые райские, утоление жажды самой неистовой, страстей столь необузданных, на какие только осмелится ваше воображение и хватит наличных средств.
В текучем мире прирученного неона все было фантастично. На улицы стекались участники ночной мистерии: помятые гуляки, наркоторговцы, малолетние преступники и питомцы сиротских приютов, закаленные в горниле пенитенциарной системы, гетеры, натасканные сутенерами на клиентов и готовые деморализовать противника дешевыми прелестями, потрошители кошельков и виртуозы облапошивания, околпачивания и выколачивания денег из обывателя. Вывески, как паучьи гнезда, висели над дорогой, и где-то рядом обретался членистоногий гурман, готовый высосать из жертвы нажористый раствор. Изо всех щелей таращились существа с корундовыми глазами.
На улицах ночного города развертывалась сказка, где кривда правду борет.
ПОСЛЕ
— Потом пришла Алина с разбитой камерой, — частил Фикса, словно боясь недосказать забавный анекдот. — Вирский стал допытываться, та заартачилась. Ну и началось. — Он страдальчески закатил глаза. — Ушли они вместе.
— Когда? — спросил Леман.
— Пару часов назад.
С канала донеслись сиплые свистки буксира.
— Почему бы тебе ради разнообразия не посмотреть на меня, а не сквозь или в сторону? — Вирский требовательно повернул Алину к себе лицом.
Та прислонилась спиной к стене и прикурила, чиркнув зажигалкой.
— Выплюнь эту блядскую сигарету.
— Мне нравится моя блядская сигарета, — Алина затянулась и выдохнула дым, глядя себе под ноги.
— Стоит на секунду отвернуться — и город лежит в руинах.
— Вот и держись от меня подальше.
— Может, мне нанести визит вежливости твоему отцу?
— Он-то тут при чем?