На голову натянулся волглый тоннель, наполненный плеском и гулкими отголосками закованной в гранит реки. Сырость, темень, тлен. Алина метнулась под навес, где на скамьях покачивались ватные, разморенные пассажиры, и стала пробираться на корму. В проходе выросла глыбистая фигура из тех, что ни сдвинуть, ни обойти. Алина вскочила на свободное сиденье, под бормотание разбуженных пассажиров перебралась на смежную скамью. Ропот прокатился по судну, сонная масса всколыхнулась и окружила жертву. Алина очутилась в плену десятков рук, вцепившихся в ее одежду, кожу, волосы; попробовала высвободиться, по очереди поднимая ноги, — и опрокинулась навзничь, и окончательно увязла в хтоническом болоте. Вокруг алчно клокотало, щерилось, урчало, тянуло и душило. Алина выгнула спину, одним отчаянным рывком выскользнула из куртки и капкана рук, скатилась на палубу и поползла к корме — туда, где брезжил свет. Болото заголосило еще надсадней, цапнуло беглянку за щиколотку и с влажным чавканьем поволокло по проходу в обратном направлении. Алина ухватилась за ножку скамьи, изогнулась, сковырнула ботинок и, встав на ноги, рванула по проходу к свету.
Речной трамвай вырвался под открытое небо. Оглушительно грянуло солнце, и все вокруг пришло в движение. Искрилась стылая, зеленоватая река. Вспыхивали и наливались алым иллюминаторы барж и буксиров. Между деревьями столбами стояла золотая пыль. Галдели чайки, перекрикивая автомобильные гудки. Под горку с хулиганским ухарством несся разболтанный трамвай с лаково-желтой мордой. Набережная была испещрена пестрыми пятнами пешеходов. Мост стремительно отдалялся, и вместе с ним — прильнувшая к перилам фигура в темно-синей рубашке.
ДО
Со всех сторон лило и дуло.
ПОСЛЕ
— Что-нибудь еще? — поежился сержант.
В «Аталанте» было неуютно от скупого света и бесполезного, удушливого, никого не согревающего отопления. Фикса метался между столиками и проворно разгружал поднос, зажимая тарелки между указательным и средним пальцами, как шулер, который эффектно мечет карты перед ротозеями.
— Алина уже у всех в печенках сидела. — Мама Клара обозревала зал в стенное зеркало, тусклую гладь которого прорезала трещина. — Сама виновата. Никто не заставлял ее лезть в море.
Фикса задержался возле стойки:
— А где ее нашли?
— На скалах, возле маяка, — сообщил сержант. — Вынесло волной.
— Это была такая дрянь… — заохала мама Клара. — Вы себе даже не представляете, сколько людей вздохнет с облегчением.
— Весь город, — Фикса взял из корзинки спелое, глянцевито-черное яблоко и с мрачным удовольствием уставился на трещину в зеркале, отсекавшую головы отражениям ни в чем не повинных посетителей: — А я предупреждал, что эта полка обвалится.
— Настойчивее надо было предупреждать, — сказал сидевший за стойкой речник.
— Предупреждениями сыт не будешь, — посетовал Фикса.
Сержант перевернул страницу откидного блокнота и приготовился записывать:
— С кем из родственников я могу поговорить?
— Ну… — замялся Фикса, — вообще-то у нее есть отец.
— Я разговаривал с ним по телефону. Он занят и не сможет приехать.
— Получила по заслугам, — сухо сказала мама Клара. — Дрянь остается дрянью, и никакая смерть это не искупит.
ДО
Птицы сидели, нахохлившись, под струями дождя. Я достал беретту
ПОСЛЕ
Ноябрь близился к концу. Деревья, три месяца стоявшие в трауре и серебре, сбросили листву. Кроны под напором ветра рассыпались на черных птиц, с граем обседавших ветви по соседству. Под затяжными ливнями ползли автомобили и гладкие зонты. Река замерла, только пульсировали по ночам сигнальные огни да проползали длинные, медлительные баржи
ДО
открыл окно, приставил ствол к груди
ПОСЛЕ
ревел маяк
ДО
и вышел к птицам.
2011 —май 2013
∞
Повесть
Il faut imaginer Sisyphe heureux.
4:01
Вечер я провел за бутылкой клейна. Урожай 1984 года. Двадцатишестилетняя выдержка.