Лавируя между автомобилями, я чудом протиснулся к гиробусу, вскочил под аккомпанемент клаксонов на подножку и очутился нос к носу с кондуктором, который выдал мне билет с холодной назидательностью, как пастор облатку. Расплывшись в виноватой улыбке, я взлетел на верхнюю площадку, чем вызвал еще большее неодобрение почтенного усача.
Наверху было солнечно и безлюдно, ветер перекатывал мелкий мусор и шарил под пустыми сидениями. Внизу упруго хлопали брезентом фургоны, раскатисто грохотали вуатюретки с откидным верхом и веломобили с полосатыми обтекателями, крякали мотоколяски, и звонкие велосипеды вращали солнце по оси, и солнце дребезжало где-то между спицами. Блики играли на лакированных капотах и хромированных автомобильных деталях. Затрапезная тележка молочника вызванивала бидонами, словно передвижная колокольня; в моторизованном многоголосье этот гужевой тенор звучал особенно пронзительно. Бок о бок с ним трюхал трехколесный четырехцилиндровый феномобиль, рыдая всеми четырьмя цилиндрами; на кузове красовалось гонористое «шофер излишен», хотя шофер в мушкетерских перчатках с широкими раструбами и кожаных крагах всем своим видом опровергал это вздорное утверждение. Из боковой улочки вышмыгнула двухместная «коррида», управляемая девушкой в авиаторских очках и шляпке-шлеме. Впереди полз «ватек» — неповоротливое и помпезное, как древняя карета, автомобильное недоразумение, плотными шторками и бронированными стеклами выдающее владельца с головой. Власть предержащие ввиду врожденной гигантомании и благоприобретенной паранойи предпочитают человеческому транспорту каких-то чучел на котурнах. Чиновники в дорожной неразберихе безошибочно опознаются по своим парадным средствам передвижения. Короба на колесах каким-то образом коррелируют с их мировосприятием и жизненной философией.
В центральном парке иллюзия долговечного, неувядающего лета развеивалась напрочь вместе с жухлой листвой, отслаивалась, как кора с платанов. Прозрачный воздух слегка горчил — неуловимый, терпкий привкус осени. Кроны каштанов просвечивали солнцем, воинственно выпячивая тугие созревающие булавы. На аллеях царило оживление: детвора упоенно возилась в пыли, гоняла обручи, с гиканьем играла в мяч, чертила меловые иероглифы и жутковатым речитативом тянула считалочки. На одинокой скамейке оборванный шкет дремал в обнимку с кипой нераспроданных газет, будто великовозрастный подкидыш, годами поджидающий родителей. Мусорщик толкал, насвистывая, облупленный короб на колесах сквозь солнечную рябь вглубь парка, и голуби хлопотливо семенили следом в надежде выклянчить, выцыганить, выгулигулить подачку, как профессиональные побирушки.
Гиробус пробирался запруженными улицами, то устремляясь к остановкам и зачерпывая тень всем кузовом, то застревая в очередном заторе на диком солнцепеке. Все выше и помпезней становились здания, все гуще — неиссякающий поток машин, все суетливей — пассажиры, потеющие под добротными деловыми костюмами. Пока всем первым этажом подсаживали непутевую старушку в мехах, мимо прострекотал тандем с пятью пижонами, которые с отточенной синхронностью давили на педали и выглядели торжественно, как экипаж летательного средства, совершающего судьбоносный трансатлантический перелет.
На площади Монтескью гиробус вклинился в многополосную карусель транспорта с памятником графу в центре. Его сиятельство, облитый беспощадным солнцем, как глазурью, был кисл и неприступен и удрученно вглядывался в безупречное, безоблачное небо, как в неисправный механизм. И в самом деле: природные часы заметно отставали, показывая лето вместо осени; зато квадратный циферблат на башенке Биржи отображал время с похвальной точностью. В тени величественной колоннады в царственных позах застыли мраморные бородачи — адепты акций, облигаций и ценных бумаг. На галерее, между статуями, сновали люди в деловых костюмах, сущие пигмеи по сравнению с мраморными праотцами. В проемах веером раскрывшихся улиц промелькнули колонны Дворца искусств, массивный купол Банка, аттические очертания Министерства финансов, фрагмент фонтана на центральной площади и профиль еще одного эстета на постаменте, которому голуби с удовольствием долбили и обгаживали темечко, продолжая кропотливую работу, начатую критиками над прототипом памятника. Проделав своеобразный ритуальный круг почета, мы свернули на сонную улочку Саймонса, прошелестели под исполинскими платанами, взметнули пыль на мостовой и полы макинтоша одутловатого, пиквикоподобного господина, застывшего в степенном любопытстве над утренней газетой; магазинная вывеска у него над головой выглядела комментарием к скетчу или газетной карикатуре. Мальчишки-газетчики, с охапками свежей прессы наперевес, задорно выкликали про зверское убийство в третьем округе. Экстренный выпуск!