— Здравствуй, красавица! — со всегдашним добродушием приветствовал ее дядюшка, и она, силясь улыбнуться, спрятала лицо на его спине, обняла мощную шею и почувствовала смесь запаха табака, ружейного масла и палой листвы.
— Ты, верно, хотела позаниматься? — внимательно подняв глаза на дочь, проговорила Эльса — стройная женщина с бледным лицом и золотистыми волосами, крупной косой уложенными вокруг головы.
Айна лишь молча благодарно кивнула, умоляюще глядя на мать.
— Только выпусти прежде Ленского на двор — он, бедняжка, весь истомился.
Будто почуяв, что о нем, наконец, вспомнили, пес издал жалобный звук. Девушка посмотрела на него, в элегической позе лежавшего около печки, заметила направление его взгляда и поняла, что ему не терпится прорваться в тамбур, на запах свежей дичи. Торопливо набросив едва снятый капот, Айна увлекла за собой спаниеля и, хладнокровно скомандовав ему идти строго рядом, проводила до крыльца. Пес, отчаявшись поживиться утками, устремился воплощать свой охотничий инстинкт к огороду, где ему могло посчастливиться поймать крота — среди грядок моркови и свеклы то и дело появлялись следы его подземной жизни.
Девушка снова задержалась на ступеньке, впитывая холодеющий воздух сумерек, ставших еще на оттенок ближе к ночи. Она смотрела на размытые случайной, ветром высеченной слезинкой огни, поднимающиеся по холму, будто земные звезды. Синий с рыжим, обжитой вечер стоял над предместьем, дыша покоем. Ущербленная луна едва касалась боком сосновой кроны на утесе, набираясь силы и высоты, чтобы осветить залив. Прикосновение тишины растаяло на горячих губах Айны, которая услышала собачий лай и вернулась в настоящую минуту. Она удивилась тому, как теперь не заметила Ленского, хотя прежде, входя в комнату, всегда сперва находила его взглядом. Она вбирала в себя воздух и чувствовала, как что-то мешает ей вдохнуть глубоко, будто внутри стало тесно от разросшегося сердца.
Приподнялася грудь, ланиты
Мгновенным пламенем покрыты,
Дыханье замерло в устах,
И в слухе шум, и блеск в очах…
«Нет, быть не может. Не со мной и не сейчас. Впрочем, зачем же я отнимаю у себя драгоценные минуты, когда могу вернее приблизиться к моей догадке, и тогда, быть может, мне сделается яснее, что со мной?»
В комнате было тепло, и свежие ветки ельника, разбросанные в уголку, распространяли запах леса. Айна внесла тяжелую, наполовину оплывшую сальную свечу и зажгла от нее шесть тонких огоньков на медном подсвечнике простой работы. Колеблемые в утихающем движенье лучи выхватили дощатый стол, покрытый льняной салфеткой, на котором помещался чернильный прибор, разложенная, наполовину исписанная тетрадь и всюду обступавшие этот маленький островок стопки книг и журналов. За окном стемнело совсем, лишь мерцали далекие отсветы, и стекло становилось зеркалом, отражавшим даже в полумраке пылавшее лицо Айны и букет сухоцветов, переплетенных с колосьями, на подоконнике. Но девушка не вглядывалась в свои черты, подернутые трепетным смятением: она слишком долго ждала этого момента — на самом деле, всего лишь со вчерашнего вечера, когда принесла от матушки старую подшивку «Современника», но, усталая от переживаний и множества других просмотренных номеров, оставила ее дожидаться завтра. Но за прошедший день ум ее пропустил сквозь себя столько противоречивых догадок, прельстительных идей и нелегких сомнений, которые сложно было бы поместить в одни астрономические сутки. Но они лежали теперь на ее опущенных плечах тяжким, но сладостным грузом. Айна чувствовала, что в ней приоткрылись какие-то новые силы, заставляющие превышать самое себя и в то же время неизъяснимым образом подступаться ближе к той себе, которой ей приходилось становиться лишь моментами, скоро рассыпающимися, как искры, и тающими, как пар дыхания на стекле под кончиками пальцев. Той себе, которую ей бы хотелось узнать, удержать и не разделяться с ней боле.