— Что ж, профессор Грот просил меня дать вам пример разбора стихотворения, и, прежде чем приступить, мне хотелось бы понять вашу готовность к тому материалу, на который я рассчитывал, — начал Петр Александрович, окинув взглядом аудиторию и сосредоточившись на грифельной доске, будто рассчитывая, достанет ли на ней места для его задумки. — Поднимите, пожалуйста, руки те, кто имеет представление о древнегреческой литературе.
За последнюю минуту Айна успела пережить такое множество сильных и противоречивых чувствований, что на мгновение ей показалось, будто она в самом деле пропала, спрятавшись за спинами студентов в соседнем ряду. В висках колотило одновременно желанием поднять глаза и смотреть вперед неотрывно, и вместе с тем — затаиться, не шевелясь, стать невидимкой, и только вбирать в себя каждый звук этого голоса, который таял тягучими каплями и покалывающим теплом разливался где-то повыше затылка. Он будто гладил ее по голове и растворял в подхватывающих, влекущих волнах. Айна услышала лишь одну фразу и не знала, как быть в предстоящих минутах.
Она не могла проследить границ своего маленького сна — перерыв между лекциями обернулся короткой дремотой, и очнулась она от стука отодвигаемых стульев. Машинально поднялась вместе со всеми, приветствуя вошедших в аудиторию, и только потом, проведя рукой по глазам, вгляделась в стоящего за кафедрой. Голос Грота, представлявшего своего гостя, звучал откуда-то издалека, она обхватила ладонями лоб и чуть сдвинулась к окну, чтобы открыть себе лучший вид из-за сидящих впереди.
Да, это было слишком похоже на грезу — мысль о нем, на которой она опрокинулась в сон, явилась живой и воплощенной прямо сюда, разбудив ее своим неоспоримым присутствием? С другой стороны, что же здесь удивительного: теперь она знала, что Петр Александрович — петербургский профессор, и его визит в университет представляется самым естественным. Только этот объясненный факт нисколько не развеивал ощущение чуда, проникнувшее аудиторию и сомкнувшееся вокруг Айны плотным сверкающим облаком. Девушка впервые пожалела о своем пристрастии к последним рядам — сиди она ближе, смогла бы наблюдать движения его лица, узнавать его, угадывать, что стоит за каждым словом, как их отпечатки оседают на сомкнутых губах. Но в следующую минуту она благословила свое место — так гораздо лучше, ей не стоит ни обдаваться такой опасно разящей красотой, ни выдавать себя так скоро и бесповоротно: и без того кажется, что окружившее ее сияние радости слишком ярко.
Все это пронеслось перед Айной за те несколько мгновений, пока говорил Петр Александрович. Теперь опустевший воздух сделался будто чуть легче от поднявшейся волны в аудитории: кого-то ожидающая интонация профессора оторвала от собственных раздумий, другой вполголоса советовался с товарищем, третий уже уверенно тянул руку. Движение вокруг помогло девушке вернуться к течению настоящей минуты, и ей пришлось осознать, что этот густой сладкий состав, заставлявший ее лишь восхищенно застыть и предаваться, вылит в звучание голоса и обращен в вопрос, который относится и к ней. Конечно, ей бы хотелось думать, что к ней одной, но она избегала прямо смотреть на Петр Александровича, боялась встречи их взглядов как чего-то сильного и непоправимого. Отчасти поэтому она, взвесив свой опыт чтения античных авторов, нашла его слишком несерьезным и не стала поднимать руки. Непростое самостоятельное знакомство с отрывками из «Илиады» в переводе Гнедича, «Дафнисом и Хлоей» да несколькими стихотворениями Сапфо в ее глазах было крайне малым для того, чтобы равняться с воспитанниками университета, изучавшими греческую литературу целый семестр.
— Благодарю, господа, — вас чуть больше половины, примерно так я и располагал. Что ж, буду стараться сделать свой рассказ равно понятным и небесполезным и тем, и другим, и готов ответить на ваши вопросы, которые попрошу вас адресовать мне после основной части лекции. Петр Александрович был близорук и чувствовал себя непривычно в аудитории, которая была много просторней, чем в его университете, и устроена иначе — расстояние от кафедры до студентов казалось слишком велико. Он едва мог разглядеть лица в первых двух рядах и лишь бегло скользнул взглядом по остальным. Невольно задержался на благообразной белокурой головке, старательно склоненной над раскрытой тетрадью, — Грот рассказывал, что среди слушателей есть девушки, но впервые увидеть барышню за партой собственными глазами было сильным впечатлением для профессора. С растущей улыбкой обратил он внимание и на оживленное лицо юноши, поднявшего руку нерешительно, что выдавало внутреннюю строгость к себе, но с той замечательной печатью ума на чертах, которую Петр Александрович за годы научился различать. Но все внешнее, несмотря на видимую прелесть и новизну, лишь коротко касалось его обостренных чувств и увлеченного ума, не оставляя от себя отпечатков. Он был слишком устремлен к одной еще не свершившейся точке сегодняшнего дня, и это натяжение сообщало особенную силу его предстоящему разговору о своем предмете. Приготовляя лекцию с утра, он предался упоительному подъему и находил в ее теме соприкосновения с собственным настроением последних дней. Он был всецело обращен внутрь себя, желая делиться вдохновением, но не принимать к сердцу ничего извне, что могло бы составить часть его радости прежде. Но теперь он был переполнен прекрасным и хотел говорить от избытка.