Он отдавал себе отчет в том, что его влечение к Айне вызвано не только счастливым совпадением его таланта преподавать и ее желания слушать. Другое по природе, но близкое по намерению переживание было знакомо ему, когда он читал и объяснял что-то своей дочери. Здесь была потребность поднять до себя любимое существо (во французском слове élever — воспитывать — он радостно отмечал родство с глаголом «поднимать»), развить его, помочь ему увидеть красоту и смысл в том, что дорого ему самому, и тем самым открыть себе возможность когда-нибудь разделить с ним лучшие стремления и чувства. В Айне он видел самостоятельную и привлекательную личность, необъяснимым образом обращенную умом к тому, что важно ему и близко, готовую прислушиваться и принимать, открывая ему радость говорить своим, не меняющимся голосом. Плетневу казалось, что возможный новый разговор их будет подобен произведению искусства, он ждал откровения и предстоял перед тайной, но в то же время готов был к обыкновенному обмену вопросами и ответами, не ведущему за собой ничего. Как бы то ни было, теперь Петр Александрович должен был совершить усилия для того, чтобы он состоялся.
Профессор не из пустого любопытства и не в стремлении убежать взгляда Матильды всматривался в толпу. Он старался найти человека, от которого зависел успех его намерения, именно для встречи с ним он с готовностью собрался на этот вечер.
Николай Васильевич Путята, старший чиновник статс-секретариата финляндских дел, оторвался от виста, встретив искательный взгляд старого знакомого. Он знал, что по пустякам Петр Александрович беспокоить не станет. Их связывала давняя память общих литературных дел, того славного времени, когда жив был Пушкин и талант его лишь расцветал и начинал создавать около себя особенный круг. Путята жил на два города — Петербург и Гельсингфорс, и оттого со времени знакомства с Гротом встречи с Николаем Васильевичем в столичных гостиных были особенно приятны Плетневу, ждущему любых новостей из Финляндии.
— Скажите, Николай Васильевич, скоро ли отправляется ближайшая депеша на имя наследника? — произнес Плетнев, чувствуя, что совершает что-то волнительно новое, решительное, на что никогда бы не осмелился прежде.
— Вы вовремя поинтересовались, профессор — не далее как послезавтра, — любезно отвечал Путята. Петр Александрович колебался несколько секунд — он только теперь вполне осознал, что для исполнения замысла его — проекта изменений в университетский устав — потребуется время в спокойном и сосредоточенном внимании. Он не люблю делать ничего второпях, а такое ответственное задание требовало особенного отношения. Ему мешало взвесить должный ответ неотвязчивое чувство вины — он не мог справиться с ощущением, что злоупотребляет своим положением и доверием своего августейшего ученика, что ради эгоистической прихоти пускается на такое значительное предприятие. Но с другой стороны, он был совершенно чист в своих стремлениях: он лишь предложит наследнику проект, полезность которого признал и Грот, лучший его советчик, а затем примет любое высочайшее решение. Воплощение его собственных робких упований и желания исполнить драгоценную просьбу Айны будут лишь счастливым следствием возможного успеха.
— Что ж, значит, завтра до конца присутственного дня я принесу вам пакет, — с неожиданным для себя спокойствием произнес Плетнев.
— Мы свое экспедиторское дело обещаем совершить аккуратно, — улыбнулся Путята. — Все в Гельсингфорс приезжают развеяться, только мы с вами работать, Петр Александрович.