— Все-таки он опередил нас, — девушка отпустила упряжь, и долгий выдох лошади показался в холодеющем воздухе облачком пара. — Но вы почти дома.
— А как же вы? — сквозь гулкий стук капель о шляпу, которую он все вертел в руках, проговорил Петр Александрович, — вам еще далеко добираться?
— Я поеду к западному предместью, а туча идет на восток. Мы скоро разминемся, — задумчиво проговорила девушка, находя силы в безотчетной интуиции перед явлениями природы, которые казались ей гораздо понятнее движений собственной души. — Но ветер в соснах на этой горе не утихнет до утра. Он будет баюкать и беречь сон тех, кто долго копил усталость, — посмотрев наверх, вдруг произнесла она и подняла взгляд на профессора.
Ощущая прохладную каплю дождя, стекающую по виску, Петр Александрович выдержал эти несколько мгновений встречной устремленности к его глубине, но совершенно потерялся в словах, которые можно было бы теперь произнести. Он мягко изучал очертания тайны, стоявшей в обращенном на него взгляде, но понимал, что нисколько не приближается к ней. Тут подала голос собака и сонно зашевелилась у его ног, и профессор отчего-то почувствовал себя глупо.
— Благодарю вас за заботу, — прищурив все же глаза в невесомой улыбке и прервав вгляденье первым, он спустился с повозки и надел шляпу. — И за приятные минуты, — чуть понизив голос, наклонил он голову. — До свиданья, дружок! — отнесся он к Ленскому, что сел у края повозки, меланхолически опустив голову на сложенные лапы.
Мелкая морось ударяла в лицо, разгоряченное скорым подъемом в гору. Извилистые корни обвивали мшистые камни, а землю устилала прелая листва, шуршавшая под шагами. С каждой саженью кругом открывался вид на окраину города и все вернее выступавший из-за хвойного леса залив. Тонкие контуры строгой этой картины теперь были будто смазаны холодеющей взвесью, заткавшей воздух. Но великолепный вид, предстоящий никак не привыкшему взору, оттого ничуть не терял, напротив, ему сообщалась новая печальная сила, вселяющая особенный покой. Греясь лицом в пару собственного учащенного дыхания, Петр Александрович чувствовал, как все многотрудные намерения, которым он собирался посвятить вечер, тоже словно плывут перед его глазами, как неясные очертания дождевых облаков и сосновых ветвей. Ему показалось, что сейчас можно просто уснуть, как в детстве, ни о чем не заботясь, и тогда мир примет его за дитя и пошлет ничем не замутненный, исцеляющий сон. Он усмехнулся было собственным мыслям, пытавшимся романтизировать обыкновенную лень, и списал их на нежное влияние едва разомкнувшейся встречи, но не желал принимать всерьез. Подъем был преодолен, и профессор, по привычке оглянувшись в сторону города, подумал, что, несмотря на поэтический вид, со снегом ежедневный путь его приобретет существенное неудобство и даже опасность. У подножия холма он заметил знакомую повозку. Лица отсюда различить было нельзя, но он видел, как неподвижная фигурка, обращенная в его сторону, почувствовала взгляд и тотчас с усердием занялась упряжью. Ленский залаял, выдавая хозяйку с головой. Профессор улыбнулся со снисходительным трепетом, развернул шаги и, уже подойдя к дому, услышал скорой рысью удаляющийся стук лошадиных копыт.
***
Поднявшись с постели и обратив за окно сонный взгляд приветствия новому дню, Петр Александрович подумал было, что сделался густой снегопад. Но, подойдя ближе, он разглядел свободную землю перед крыльцом, усыпанным хвоинками, и лишь очертания древесных стволов не более чем на сажень вверх — все таяло и пропадало в тумане, будто в спустившемся облаке. Профессору как петербургскому жителю, квартировавшему у самой Невы, часто приходилось наблюдать это явление и даже негодовать, когда заплутавший извозчик ссылался на непроглядность столичных улиц. Но в этом краю его пленяло все, и это заволокнутое, будто в парное молоко погруженное утро показалось ему неяркой и теплой улыбкой от мира.
Усевшись в кабинете за первой кружкой кофе, обыкновенно заменявшей профессору завтрак, он занялся бумагами, на которые вчера, повинуясь необъяснимому наитию, даже не взглянул. Но, несмотря на неторопливое пробуждение и спокойную бодрость после хорошего сна, Петр Александрович чувствовал, что работа не идет, как обычно. Он улучал всякую минуту, чтобы поднять взгляд на окно, за которым покоилась неуловимо наползающая белизна. Воображение будто раздвигало рамки заключенной в нем картины и дорисовывало острые утесы, резкие контуры которых были сглажены плотными каплями тумана, и пугающие зияния каменистых пропастей, наполненных его густыми, как вата, клубами.