Туман распространился на город, и Гельсингфорс перед глазами спустившегося с холма представал будто заключенным в прохладном парном выдохе осени. Прежде в рисунке переплетенных улиц Петр Александрович находил сходство с Коломной или окрестностями Петербургской стороны – окраинными и почти провинциально живущими частями столицы. Теперь же все казалось каким-то прозрачным, нездешним, не виданным прежде. Но, приблизившись к центру города и взойдя на мостовую, под рассеянный свет масляных фонарей, которые по случаю плохой видимости были зажжены с утра, профессор сделался окружен суетливым движением городской жизни, в которой замечалась несвойственная выходному дню оживленность. То и дело ему встречались прохожие, несшие с собою увесистые тюки и наполненные сумки, а проезжавшие повозки были нагружены мебелью и разным скарбом. Такая солидарность в действиях местных жителей привела Петра Александровича в недоумение, хотя за прошедшие недели в Финляндии он множество раз зарекался ничему не удивляться. И вчерашняя встреча, пожалуй, стала самым памятным таким случаем. Он шел неторопливо, заворачивая в нехоженые переулки, разглядывая наличники на окнах, чугунную вязь на столбах фонарей, узоры на шторах в освещенных окошках. Вспомнил было про западное предместье и задумался, как оно расположено и не попробовать ли ему сделать прогулку в этом направлении, но внутренне усмехнулся, поглядел на часы и свернул на главную улицу.
3.
Грот нанимал просторный деревянный дом неподалеку от университета, в Мариинской, где также квартировали многие профессоры. Он был холостяком, но жилище его, устроенное заботами матушки и сестры, казалось Петру Александровичу островком подлинного уюта. Повинуясь недавней, но полюбившейся привычке, профессор блаженно опустился на стоявший против кресел друга качальный стул — выдумку финнов, подобный которому он намеревался непременно завести у себя в петербургской квартире. Мерные успокоительные движения, свобода и расслабленность почти домашние, треск и всполохи в камине, от которого шел приятный жар, и белая тишь за окнами — все располагало Петра Александровича предаться с утра овладевшей им тяге к отдохновению. Но при этом в собственном настроении он не мог не расслышать какой-то знобяще новой волнительной нотки, которая то казалась созвучной этим минутам довольства, то вдруг противоречила им.
— Не выходил ты сегодня со двора? — отнесся профессор к хозяину дома ровно, размеренным тоном, будто отдыхавшим от необходимости напрягаться на лекциях.
— Зачем же, Петр Александрович, — напротив, звонким и поставленным, несколько даже любующимся собой голосом молодого педагога отвечал Грот, и серые, слегка выпуклые глаза его прищурились в улыбке, — сегодня единственный день, когда я могу позволить себя порядочно разлениться. К тому же, поглядев с утра за окно, я тотчас сверился с твоим малороссийским календарем. Все вспоминаю этот подарок, как ты сопроводил его словами: что изданный на берегах Днепра он будет служить жителю Балтики. Так вот, я увидел, что нынче Покров, и белая картина на улице, казалось бы, удивительно точно должна была совпасть с ожиданиями от природы в этот день. Но тут я вспомнил, что, по рассказам местных, снег здесь редко когда выпадает раньше второй половины месяца. Пришлось разлепить глаза, поглядеть хорошенько и убедиться, что это всего лишь туман. Избаловала нас ясная погода, аккурат с твоим приездом почти каждый день стали видеть солнышко, Петр Александрович. Не иначе как над Петербургом совсем все скверно без тебя сделалось. Все никак не отвечу на твой вопрос — туман я счел тоже достойным поводом просидеть весь день дома.
— Жаль, Яков Карлович, — я думал, вместе пройдемся, и ты объяснишь мне странное явление, происходящее на ваших улицах.
— Я тебе и так скажу: первое октября по финскому обычаю — день переездов. Да, не удивляйся, это у нас на родине всякий может сменить квартиру, когда вздумается, здесь для того существует специальный день, и многие, озабоченные этим, едва ли не с весны начинают подыскивать себе новый уголок. Да, совершенно непонятная нам форма единения народа в своих насущных делах. Есть еще первое ноября, когда слугам позволено сменить своего хозяина и перейти к другому. Но ты не подумай, что это что-то вроде нашего Юрьева дня — что все вольные, тебе известно, наниматель лишь заключает договор, и всякий раз сроком его действия выставляется первое ноября.