— Спасибо, — Эмилия поблагодарила Ханако и приняла чашку с чаем. — Как я уже говорила, она была необыкновенно красивой. Особенно примечательными были глаза. Они ближе к западному типу, чем к азиатскому. Но я думаю, в этом ничего особенного нет. В конце концов, все мы люди, и не так уж сильно отличаемся друг от друга.
— Вы сказали, что у нее были очень длинные волосы, — сказала Ханако, — почти до земли.
— Да. Насколько я могу судить. Она находилась в тени, а я стояла на свету. Ее трудно было разглядеть.
— Она казалась… — Ханако запнулась, подбирая точное слово. — Она казалась расплывчатой?
— Ну, не то, чтобы расплывчатой… Игра света и тени часто обманывает зрение. А узор ее кимоно мешал еще больше.
— Узор ее кимоно?
— Да. — Эмилия была благодарна Ханако за подобную заботу об ее здоровье. Однако же ход и подробность ее расспросов казались Эмилии несколько странными. — Он был очень похож на листву деревьев, среди которых она стояла. И из-за этого она почти сливалась с рощей.
Ханако побледнела. Взгляд ее сделался каким-то отрешенным, и она покачнулась. Эмилии на миг даже показалось, что Ханако тоже сейчас потеряет сознание. Но та все же удержалась, хотя и оперлась руками об пол, чтобы не упасть.
— Что случилось? — спросила Эмилия.
Ханако ответила не сразу. Она не знала, что сказать. Что будет лучше для Эмилии, знать или не знать? Она была убеждена, что Эмилия видела госпожу Сидзукэ, принцессу-ведьму, которая то ли спасла клан на заре его существования, то ли наложила на него проклятие, не избытое до сих пор. Или, быть может, верно было и то, и другое. Большие глаза, длинные волосы, полупрозрачность — именно ее Эмилия ошибочно приняла за узор на кимоно. Она просто видела сквозь нее. Все произошло в точности так, как и предсказывал свиток — встреча состоялась в монастыре Мусиндо, в старой келье, что служила ей домом в годы детства. Тогда, быть может, и прочие упоминающиеся в нем предсказания окажутся правдой.
Лишь те, в ком есть кровь Окумити, могли видеть госпожу Сидзукэ. Раз Эмилия видела ее, значит, оставалась лишь одна возможность, какой бы невероятной она ни была.
— Тот день, когда уехала госпожа Хэйко, — сказала Ханако. — Шесть лет назад.
— Я прекрасно его помню, — отозвалась Эмилия. Тогда она в последний раз видела Хэйко и Мэттью Старка. Их корабль в час прилива отплыл в Калифорнию.
— Госпожа Хэйко сказала мне нечто такое, чему я не поверила. — Ханако поколебалась и добавила: — Но теперь верю.
Был Новый год по японскому календарю, первое новолуние после зимнего солнцестояния, в шестнадцатый год царствования императора Комэй. Хэйко не верилось, что она еще когда-либо увидит родную землю.
— Пусть волны храбрости несут вас вперед, — сказал Гэндзи, — и пусть волны памяти принесут вас домой.
Произнося эти слова, он смотрел прямо ей в глаза.
Шестеро друзей собрались вместе перед отплытием «Вифлеемской звезды». Гэндзи, Хэйко, Хидё, Ханако, Эмилия и Старк поклонились и осушили маленькие, предназначенные для церемоний чашечки сакэ. Год пролетел быстро, и за это время многое изменилось.
Хидё, гуляка, игрок и бездельник, стал главой телохранителей князя. Он проявил мужество в яростных сражениях на перевале Миё и у стен монастыря Мусиндо. Никто не разглядел подобных достоинств, скрытых в той ленивой бездари, какой прежде был Хидё. Никто, кроме князя Гэндзи, который неожиданно для всех повысил Хидё в ранге.
— Господин Хидё, — произнес Гэндзи. — Хорошо звучит, не правда ли?
Когда Хидё был назначен на должность главы телохранителей, он был одновременно с этим наделен землей. А следовательно, теперь его следовало именовать господином.
Лицо Хидё сделалось красным, словно седалище горной макаки.
— Я никак не могу к этому привыкнуть, мой господин. Я чувствую себя самозванцем.
Все рассмеялись — по-доброму. Все, кроме Гэндзи. Он заговорил, и то, что он говорил тихо, лишь подчеркивало серьезность его слов.
— Ты ни в коем случае не самозванец. Я не знаю более искреннего человека, чем вы, господин Хидё. И думаю, что я за всю жизнь не встречу никого, кто превзошел бы вас в этом отношении, разве что, быть может, будды и боги.
Кровь мгновенно отхлынула от лица Хидё, а глаза увлажнились, и плечи поникли. Бесстрашный и стойкий в битве, он так легко давал волю слезам в волнующие моменты, что подчиненные прозвали его «командир Кабуки».
Ханако быстро вмешалась в происходящее, чтобы предотвратить надвигающийся поток слез. Она за этот год превратилась из служанки в жену Хидё и мать их новорожденного сына, Ивао. Она потеряла у Мусиндо руку, но не свою грацию и очарование. Если малыш унаследует силу отца и мудрость матери, он станет воистину необыкновенным человеком. Кто бы мог представить, что эти двое станут такой прекрасной, гармоничной парой? Кто, если не сам Гэндзи, лично устроивший их брак?
Хэйко ничего не могла с собой поделать: ей виделась в этом горькая ирония. Он сумел свести воедино двоих людей, даже не думавших друг о друге, но в том, что касалось ее, Хэйко, он не смог придумать ничего лучше, кроме как отослать ее прочь.
— Господин Гэндзи, вам следовало бы вместо титула пожаловать ему театр, — сказала Ханако. — Мой талантливый муж способен расплакаться легче, чем самые искусные героини сцены.
В театре Кабуки актерами были только мужчины. То есть, женские роли играли они же, и это считалось наивысшим искусством.
— Хидё в роли гейши! — воскликнул Гэндзи. — Что ты на это скажешь, Хэйко?
Теперь смеялись все, включая самого Хидё, который позабыл о своих слезах, лишь представив нарисованную князем картину.
— Ты — добрый друг, Хидё, — подключился к разговору Мэттью Старк, — но вот что я тебе скажу: мне случалось видывать в Западной Вирджинии пугала, одетые лучше, чем ты.
Старк был христианским миссионером, который приехал в Японию, чтобы убить, исполнил свое намерение, и теперь возвращался к себе на родину на том же самом корабле, который увозил Хэйко с ее родины. Смягчило ли свершившееся возмездие боль его потерь? Принесло ли оно ему покой? Боль, проступающая в его глазах всякий раз, когда он слышал детский смех или видел улыбку ребенка, говорила, что нет. Его потеря, какой бы она ни была, была столь велика, что он слышал голоса своих мертвых и видел их лица более ясно, чем живых. Даже когда он смеялся — вот как сейчас, — Хэйко видела, что этот человек скорее мертв, чем жив, невзирая на то, что сердце упорно бьется в его груди. Такие люди долго не живут. Это видно всем. Всем, кроме Гэндзи, который доверил Старку охранять крупную сумму золотом, которую отсылал с ним в Америку, чтобы тот стал его торговым агентом там.
Во взаимоотношениях Хэйко и Старка существовало безукоризненное, печальное равновесие, не так ли? Он потерял все, что имело для него значение, и с ней вот-вот должно было произойти то же самое.
— Если существует рынок красивых чучел, — сказал Гэндзи, — возможно, вам стоило бы туда заглянуть.
— Может, и загляну, — отозвался Старк. — Если время будет.
— Мы много лет будем партнерами, — сказал Гэндзи. — У нас хватит времени для множества вещей. Быть может, даже настанет такой день, когда каждый из нас будет говорить на языке другого с такой же легкостью, как на собственном.
Губы Старка изогнулись в улыбке, но глаза его остались печальны.
— По правде говоря, я и на своем-то языке не больно хорошо говорю. Слишком много лет я провел в седле, и слишком мало было вокруг людей, знающих, как говорить правильно.
А что же сама Хэйко? На двадцатом году жизни она находилась в расцвете своей красоты и была самой знаменитой гейшей Эдо, столичного города сёгунов; о ней уже складывали легенды, как о прославленных куртизанках, принцессах и благородных дамах былых времен. Слава о ее отваге, зримом доказательстве ее необычайного физического совершенства, изысканность ее манер, изящество, с которым она совершала даже самые обыденные действия, и — быть может, самое поразительное, — отсутствие всякой напускной надменности, часто встречающейся у менее красивых гейш, — все это, вместе взятое, делало ее неотразимой почти для любого мужчины. Любого, кроме Гэндзи, который отсылал ее в Америку вместе со Старком, как предполагалось — для того, чтобы основать там опорный пункт для клана, но на самом деле — просто отсылал ее прочь.