— Дай, тетка, стаканчик. Вишь ты, какое дело, матку положили. А без этого нельзя, порядок такой.
Щелкнул гулко по бурой шее.
— Сам возьми. Во-о-н там в кути, — кивнула на ситцевую занавеску.
Уже в дверях плотник участливо спросил:
— Приболела, што ль? Вид у тебя плохой…
— Хвораю.
— Продуло, видно…
— Может, и продуло… Вроде ничего не болит, а худо…
Он сочувственно вздыхает, глядит мимо хозяйки. В тяжелых рамках оконных косяков видны высвеченная солнцем ель, веселый черемушник. Ель особенно славная: сытая, холеная. Новогодняя. Под мохнатыми раскрылками ели лесной покой.
Петрован потоптался у порога, сказал значительно:
— Ель, видно, это.
Скучно в доме.
Настасья оделась потеплей, выбралась за ворота на лавочку.
Добрая изба у зуевского зятя будет. Рубят ее из бревен смолевых, желтых, солнечных. Машет Петрован блестящим топором, гонит по бревну широкую, как ломоть масла, стружку.
И у нее, Настасьи, хороший дом. Ставили его еще до войны, после той зимы, когда Алексей на удивление всей деревне с охоты пришел с большим фартом.
Тогда же и привезли в палисадник черемуховые кусты и ель. Нет ни у кого такой ели.
Изба Настасьи крайняя в улице. Прямо за двором начинаются заросли колючей боярки, шиповника. Дальше — крутой угор и река. Ее дальний размытый берег видно отсюда, с лавочки.
А за Леной — темень тайги.
Сидит Настасья, слушает, как река играет, как вяжется к ели ветер, как стучат топорами Петровановы парни. Слушает свою болезнь.
— Ну, как, тетка, не лучше?
— Это ты, Валя?.. Чего уж там…
— А дядя Алексей-то ваш где?
— Известно где… Сухари в зимовьюшку повез. До снега, говорит, надо. Да корья для крыши надрать… Видно, прохудилась.
— Что прохудилось?
— Да крыша, говорю…
Валя роется в большой, как у городских модниц, сумке, выставляет на стол пузырьки, пакетики.
— Я тут еще лекарств принесла. Помогут эти обязательно.
— Ну их к ляду. Вот чернички попью да брусничного листа… Пройде-е-ет.
Большой трехцветный кот тяжело спрыгнул с печи, потерся о Валины ноги.
— Ах ты, пьяница… Это он валерьянку, тетка, учуял…
— Любит, зараза.
Дверь скрипнула, кот недовольно метнулся на печь, вошел Петрован.
— Я опять за вчерашним, за стаканчиком.
— Вижу я. Там же возьми.
Петрован держит заскорузлыми твердыми пальцами прозрачный стакан, покашливает, лезет за папиросами.
Когда Валя ушла, плотник присел на скрипучий табурет.
— Чего фельдшерица говорит?
— Порошки вот оставила…
Обычно развеселое лицо Петрована строго.
— Я вот что скажу… Ель это сосет тебя…
— Да уж и не знаю.
— У дома ель нельзя держать. Примета такая. Верно. Срубить ее надо. И полегчает.
— Слышала я, да не верится.
— Ну так я срублю. Первое дело.
Молчит Настасья.
Высоко подняв щетинистый подбородок, Петрован ходил вокруг ели.
— Хороша лесина. Хоть на лодку, хоть…
И вынув из-за опояски топор, стал обламывать нижние ветки.
Отступил на шаг, махнул топором, крикнул весело:
— А ну, нар-р-род, разойдись.
Сгрудившиеся у палисадника ребятишки прыснули к заплотам.
— Хак!.. Хак!.. — вторя топору, резко выдыхал плотник.
Острая вершина вздрогнула, потом качнулась, черкнула по белым облакам, и ель плашмя рухнула в пыль дороги.
— Во топор, — восхитился Петрован. — А я его уж сколь не точил.
«Ох ты, как тихо, — мается Настасья от окна к окну. — Пустыня чисто».
А прошлой ночью несколько раз вставала с деревянной кровати, шарила на стене выключатель. Пила воду. Будто потеряла что.
Вышла на улицу. Который раз. Постояла. Шепчет:
— Дом-то как голый. Пустыня чисто.
Петрован со сруба кричит:
— Ну как, тетка, лучше?
Махнула рукой. Не ответила. Иди к лешему.
Выкатила из-под амбара тележку, взяла лопату с подгорелым чернем и не спеша пошла в сторону Теплого ключа, где растет ельник.
Дорогой она часто останавливается, отдыхает.
Поправляет выбившиеся из-под цветастого платка волосы, смотрит на свой дом. Дом ей кажется больным, старым, обиженным.
— Ничего, — шепчет, — еще лучше посадим елку. На Теплом их пропасть…
В лесу Настасья долго ходит по жухлой траве, трогает колючие лапы елочек и никак не находит такой же, как увезли они с Алексеем в те далекие годы.
Еле приплелась домой. Тележку в лесу оставила. Думает — завтра пойду, елку беспременно пригляжу… А сейчас полежать надо…