Алексей снял с плеча ружье.
— Неладно что-то.
Касьян сделал крадущийся шаг вперед, но в этот момент заскрипела дверь зимовья. В дверном проеме человек. Черный, заросший щетиной. Человек сказал хрипло:
— Я знал, что вы все равно придете.
На человека смотрели с изумлением.
— Не узнаете меня, что ли?
Семен шагнул вперед, словно не доверяя себе, дотронулся до одежды мужика, посмотрел пристально.
— Ты, Степан?
На лицо Степана наползла улыбка.
— Признал, значит.
— Признал. А о тебе в Беренчее уж беспокоиться начали.
Теперь Касьян признал мужика. Видел его раз или два в Беренчее.
— Да как ты сюда попал?
— Куда сюда? Место как это называется? — Степан смотрит напряженно. — У меня ведь мозги чуть в сторону не съехали — пытался понять, где нахожусь.
— Отсюда до Чанинги ходу часа три. А это озеро Круглое.
— Вон ведь куда упорол. Блудил я.
— Понятно, — соглашается Касьян. — В зимовье пошли.
В зимовье, на розовой от жары печке, кипел чайник…
— Хлеб у вас есть? Заголодал. — Степан показал на пустой стол.
Алексей занес в тепло мешок, достал круглую булку. Ножом отвалил большой ломоть.
Степан торопливо налил в кружку кипятку, схватил ломоть. Тут уж не до разговоров. Степан старается есть без жадности, аккуратно, но он не может совладать с собой, чавкает, давится.
На Степана смотрят с жалостью.
Степан в тайге, можно сказать, человек новый. Приехал из города в прошлом году и поселился в Беренчее. Поговаривали, что в городе, на заводе, Степан в уважении у начальства ходил. И в трудовой книжке благодарности записаны, а похвальные листы имеет. И квартира была у Степана не чета деревенской: паровое отопление, водопровод. По мнению многих, новосел глупость сделал: в городе и магазины, и кино, и люди всегда как на праздник вдеты. Надо поехать — сел на трамвай и за три копейки в другой конец города уехал. Часы на производстве отработал — иди домой, ложись на диван, смотри телевизор, и никто тебе слова не скажет.
А Степан одно твердит: в тайгу хотелось, поохотиться всласть.
— Дед у меня охотником был. А отец в город уехал. Я уж в городе родился. Но, видно, осталось что-то во мне дедовское. Всю жизнь думал в охотники податься. — Так Степан объяснил свой приезд.
Первую осень Степан, можно сказать, ничего не добыл. Собак добрых не было: потому как никто хорошую собаку не продаст. И не столько заработал, сколько обносился. Камусы да олочи и то ему надо было купить. Шить олочи, одежду — опять людей проси: жена не умеет. Лося на мясо искать — опять собаки нужны и еще, самое главное, умение. Зиму и лето кое-как перебился. Глухарей стрелял, рыбу ловил. Но это достатка в дом не принесет.
К нынешней осени вроде приготовился. Щенят от хороших собак взял, подрастил. Но от собак-первоосенок пользы тоже немного. В октябре ушел Степан с двумя охотниками из Беренчея — Федькой и Иваном Макарычем. Спарщики уже две недели как из тайги, а новосел остался.
Степан ест, а Касьян смотрит на темное лицо мужика, старательно курит. Постепенно в глазах Степана тухнет голодный блеск.
— Как ты один осмелился охотиться, Степан?
— А что мне оставалось делать? Этой осенью все на карту поставил. Думал: добуду что-нибудь — останусь в Беренчее. Нет — вернусь в город. И не ленился вроде. Не позднее спарщиков вставал. Но они десять белок добудут, а я две. Они соболя принесут, а я снова две белки. Вот и решил остаться. Иван Макарыч своих собак дал. Спарщики хорошо добыли, им домой хочется. Мне тоже домой хочется, а нельзя.
Степан говорит медленно, глухо, словно для себя, но видно, что он сдерживается, не дает воли обиде.
— Ну, правда, в первые дни, как мужики ушли, славно стало получаться: иногда чуть не до полуночи белок обдирал. На третий день соболя собаки загнали. Совсем весело стало. Думаю — пошли дела.
Ольга тем временем ужин сварила, налила дымящееся варево в большую общую миску, позвала всех к столу.
Степан ест и успевает рассказывать:
— А потом заненастило, снег повалил. Собакам трудно стало работать — снег глубокий. Шарик Ивана Макарыча не пошел со мной промышлять. А затем в деревню убежал и других собак увел. Понятно: не хозяин я ему. Два моих песика остались. Их-то я ведь из рук выкормил.
Сумерки густо набились в зимовье. Пришлось зажечь жирничек. Дверку печки открыли — все светлее будет.
— Не видел я что-то твоих собак, — подал голос из темного угла Семен. — Где они?