Странное дело, но Иван не очень-то и расстроился: как-никак, а ведро добрых шишек есть. Вынужденное безделье за последние дни измотало душу, а тут хоть плохая, но работа началась. Хоть маленький шаг, но вперед. Если так и дальше пойдет, то он сегодня сможет наколотить ведра четыре, а то и пять шишек, а это уже ведро, или почти, чистого ореха. И Иван тут же попенял на себя: чего ради он пролеживал бока! Ведь мог же хоть бы вот так работать каждый день. Вполне мог.
Иван мысленно прикинул, к каким деревьям он будет торить тропы; могутные кедры он решил оставить в покое и заняться главным образом тонкомерами, которые хоть и не столь богаты, но пробить их будет гораздо проще. Иван вздохнул и сделал первый коротенький шаг по снежной целине. После отдыха снег показался ему еще плотнее, еще неодолимее, но он знал, что не надо поддаваться этому чувству, иначе воля будет парализована, а нужно все это принимать как должное и, главное, хоть через силу, но шевелиться, работать. Чего-чего, а снегу он за эту поездку повидал.
7
Сейчас, оглядываясь назад, Иван вряд ли бы согласился, да и нашел бы в себе силы, повторить весь снежный путь, со всеми его подробностями, который привел их сюда, на вершину хребта Харамурэн.
Непроста была эта дорога…
Трактор шел хорошо, но чем выше он поднимался на хребет, тем чаще приходилось сдавать назад, чтобы потом с ходу подмять под себя груду вздыбившегося и уплотнившегося перед радиатором снега, резко рыскать по сторонам, ища обходы. Но чаще всего деревья плотно стояли и справа, и слева и оставался только один путь — вперед. С настойчивостью пришедшего в ярость тяжеловесного быка машина таранила снег, временами казалось, что дальше не пробиться ни на метр, но проходили тягучие минуты, и можно было заметить, что деревья снова начинают медленно уплывать назад. И он удивлялся выносливости не столько машины, сколько трактористов.
Костя Понягин, знающий эти места получше всех остальных, прикинул, что прошли они от речки километров десять, две трети до нужного нам зимовья, и главные затяжные крутяки остались позади, а впереди хоть и есть резкие подъемы, но они короткие и быстро переходят в одолимый тянигус.
— Ничего, мужики, едем.
Ехали уже среди сплошного кедрача, и на его темно-зеленом фоне редко попадались лишь белые стволы берез да серо-коричневые изгибы рябины с остатками красных ягод на вершинах. Промысловики радовались — богатый урожай, никем не тронутый. Да так оно и было: много ли лесному народу надо ореха на прокорм. Бурундуки наелись еще осенью и до сих пор спят, спят и медведи и лишь сонно ворочаются да видят предутренние, то есть предвесенние сны. Из главных потребителей только белки да кедровки не спят. Но сколько они смогут взять из такого богатого амбара?
Глеб Белых едва убедился, что тайга пустым домой не отпустит, потерял почти всякий интерес к кедрам и, навалившись на борт тележки, азартно, как истый охотник, всматривался в отпечатанные на снегу звериные наброды. Дважды тракторный путь пересекали старые изюбриные следы, и Глеб напрягался, водил носом, словно принюхивался к этим следам. Обочь дороги встречались беличьи, но не так часто, как должно быть, и Глеб вслух отмечал:
— Маловато бельчонки. Чего она так слабо держится? Чего ей надо? Вон сколько корма.
— Может, соболь расплодился, — подает голос Костя Понягин. — Сам знаешь, как он с нею обходится.
Словно подтверждая его слова, из-под выворотня горячей строчкой пробили белый снег собольи следы и не спеша увели в кедровый подрост. Глеб и Костя разом встрепенулись, широко улыбаясь, уставились друг на друга.
— Видал!
— Самочка прошла.
— У самца след другой.
Говорили громко, возбужденно, будто оспаривали друг друга, но оба утверждали одно: самочка прошла.
Иван в таких делах полный профан, и хоть ему не особенно верится, что с высоты тракторной тележки, да еще на каком ни есть, а ходу, можно по вмятинкам в снегу опознать, прошла здесь соболюшка или соболь, но он давно убедился, что Глеб и Костя таежное дело хорошо знают и говорят так, как оно и есть на самом деле: соболюшка прошла.
После непрерывного многокилометрового тянигуса путь выровнялся, а потом пошел под уклон, и Иван обрадовался, что уж теперь-то трактор довезет их до нужного места. Но уже вскоре стало видно, что спуск этот недолгий и дальше опять дыбится крутяк. Судя по тому, что кедры начали уступать место под солнцем черемухе и тальнику, они спускались к ручью, и чем ниже спускались, тем снег становился тяжелее, трактор ревел из последних сил, дергался, рыскал по сторонам, в бессилии елозил гусеницами, нагребал перед радиатором неодолимые сугробы. Несколько раз из кабины высовывался тракторист, делал отчаянное лицо, что-то кричал, безнадежно махал рукой, и снова машина начинала судорожно дергаться, ища проходы, но по бокам строго и безлико стояли деревья, не пускали ни вправо, ни влево. Неожиданно машина застыла, рев затих, и тайга оглушающе притихла. Всем стало понятно, что дорога кончилась, а дальше будет только тропа, дальше придется пробиваться только на своих двоих и весь груз, показавшийся в эту минуту устрашающе большим, нужно будет нести на собственных плечах.