Наступило минутное оцепенение, словно ни душа, ни тело не могли разом перестроиться на новую жизнь. Тракторист и его начальник сидели в кабине и не спешили официально объявить, что дорога кончилась, а промысловикам не хотелось покидать показавшуюся в этот момент особенно уютной и надежной тележку.
Но вот на гусеничный трак вылез тракторист, не спеша и молча достал сигарету, не спеша размял ее и чиркнул зажигалкой. Пустил синий дымок и с ожесточением сплюнул в снег.
Костя посмотрел на Глеба, Глеб согласно кивнул, вытянул из-под брезента мешок, приподнял его и бросил в снег.
— Давай, мужики, — скомандовал Глеб.
Все разом сбросили оцепенение, встали и торопливо, хотя спешить-то теперь было некуда, принялись разгружать тележку.
Иван, давно решивший про себя, что его нынешнее таежничество целиком зависит от того, насколько далеко в хребет пробьется трактор, понял, что наступил решающий момент: быть или не быть. За спешной работой Иван и не заметил, как тревожное состояние исчезло, и сама мысль о возможном возвращении с трактором показалась совсем не мужичьей.
Тракторист в авральной этой работе никакого участия не принимал, стоял на траке и молча курил, и лишь когда разгрузка закончилась, сказал, ни к кому не обращаясь:
— Как мне теперь развернуться здесь? И еще влетит за угнанный трактор. Кругом беда.
Груз сложили довольно аккуратно. Достали из тележки доски, которые собирались крепить на тракторную рогатку, вытоптали в снегу площадку и посередине этой площадки на доски уложили мешки и накрыли брезентом. Штабель груза выглядел устрашающе громадным. Но Иван успокаивал себя тем, что все равно этот груз пока никуда не надо перемещать, а если и придется нести, так самую малость, еду да немного одежонки. А скорее всего здесь и отаборимся, здесь ночевать придется, вон уже Глеб и костерок гоношит.
Глеб похоже соскучившийся по костру, по живому огню, пробежался по дороге, пропаханной трактором, наломал с деревьев нижних засохших сучков, срубил хиленькую, толщиной в запястье, сухостоинку и развел костерок. Костерок не по-таежному экономный, но и он уже приглушил бездомность и неуютность, обогрел душу, сделал мир веселее и привлекательнее. И Иван был благодарен Глебу, который, быть может, поскорее развел огонь и для того, чтобы подбодрить его, Ивана, а быть может, просто по давней охотничьей привычке. Но в любом случае он сделал хорошо и по-человечески.
Как только тележка освободилась от груза, тракторист принялся за непростое дело — разворачивать трактор в обратную сторону. Он пытался спятиться назад, но похмельная усталость подпортила и глазомер, и чувство машины, когда ты и она единое целое, и тележка никак не хотела идти строго по узкой пропаханной полосе, норовила свернуть в сторону, зарывалась в снег. Наконец тракторист изловчился сунуть машину в узкий прогал между стволами и, обдирая кору с деревьев, разламывая в щепу борта тележки, развернулся. Не заглушая мотора, он оставил трактор на дороге, а сам отвыкшим от ходьбы шагом пошел к костру. Он тяжело сел на подсунутый ему тючок и молча стал смотреть, как Тимоха, по знаку Понягина, достал бутылку и пытается зубами сорвать пробку. Следом пришел его напарник, но садиться не стал — насиделся — и протянул руки к огню.
— Слушай, — сказал Глеб и постучал тракториста по колену, пытаясь привлечь к себе внимание, — ты, может, пить сейчас не будешь? Тебе ведь вон в какую дорогу ехать. Случись чего — а ты пьяный. Без головы пропадешь.
Тракторист продолжал завороженно смотреть на бутылку, на его лице читалось нетерпение, и он уже сердился на Тимоху за медлительность и хрипло выдохнул:
— Наливай.
— Да что ты, в самом деле, пугаешь человека дорогой, — Тимоха перестал грызть пробку, — да теперь он покатится как по маслу, по проторенному-то.
— Наливай, — повторил тракторист.
Тимоха сковырнул пробку поданным ему ножом, налил в кружку водки, посмотрел на подобравшегося в ожидании тракториста и плеснул еще. Тимоха, как успел понять Иван, к людям не особенно расположенный, чужую муку мало чувствующий, но вот поди же ты — снизошел до другого.