— Я думаю, не только ему, но и себе. У него к тому времени на участке тоже кто-то стал шалить. Раз он петлю на изюбриной тропе обнаружил. Снял петлю. А в другом месте на задушенного зверя наткнулся. Походил вокруг зверя, повздыхал, и, как сам потом говорил, такая на него злоба накатила, аж мозги замутило. И устроил он неподалеку скрадок, стал караулить браконьера. Хотел он браконьера в эту же самую петлю затолкать. Дней пять сидел.
— А браконьер не пришел, — добавил Костя, копируя интонации Глеба. — Хочешь знать, почему я догадался? — спросил он уже в своей манере, чуть напористо, нервно и громко. — Я так считаю, что если бы браконьер пришел, то Константин Петрович об этом бы никогда и никому, ни под каким секретом, не рассказал. Правильно я говорю?
— Не пришел, это верно, — согласился Глеб. — Но зато медведь пришел. Как стала туша припахивать, медведь и пришел. Тут батя немного и успокоился: дескать, хозяину все равно бы для своего пропитания пришлось мяса добывать, а тут вот он, дохлый зверь, лежит. Этого он будет есть, а другой, которого бы медведь все равно скараулил, живым останется. Так что в дело изюбрь пошел. Медведь, он лишнего никогда не убьет.
— Ну, а от браконьеров Константин Петрович избавился? — Ивану интересно Глеба слушать.
— А ты знаешь, после его такой речуги на собрании, говорит, не замечал больше следов браконьеров. Сам знаешь, наш поселок мало от деревни отличается, любая новость, или там что, враз всем известна становится. А батю хорошо знали по всему району, ну и характер его знали.
— Да уж характер-то да, — согласился Иван. — Любой браконьер поопасался бы прийти на его участок после такого заявления.
Костя, сам охотник, исходивший тайгу вдоль и поперек, к месту вспомнил и рассказал об одном немолодом охотнике из его родных северных мест, о котором шла слава, что браконьеры на его участке исчезают. Пойдут и не вернутся. Было так на самом деле или не было, но слава такая шла. Браконьеры на других участках шалили, а на его — ни ногой.
— Мы как-то с одним мужиком сблудили немного, а когда определились, где находимся, смотрим — на том самом участке. А вечер уже. Я говорю, давай костер ладить, а напарник у меня аж трясется и ни в какую. Пойдем и пойдем отсюда. Я, говорит, тут и заснуть не смогу. Место проклятое. И ушли мы. Чуть ли не впотьмах через речку переправлялись, через границу участка. Во как испугался. Но я о том охотнике так думаю, он сам слухи такие о себе распускал. Чтобы человека убить… Все может быть.
— По нынешним временам на некоторых тропах, чтобы кой-кого отпугнуть, впору череп и кости рисовать.
Хоть и холодно в зимовье, и в бок всякие сучки и шишки давят, но разговор постепенно стихал, прерывался — время брало свое, время спать пришло. А потом, даже если и не хочешь спать, надо себя заставить: завтра тяжелый день будет, завтра начинать подъем на хребет. По глубокому снегу и с грузом.
8
За весь день работы Иван наколотил полкуля шишек. Худо это и бедно. В обычное время такой работой бы никто заниматься не стал, работой не просто тяжелой — тяжкой. А все — снег. Радость и азарт, с которыми Иван сегодня начал работу, вышли из него вместе с потом, растерялись в снегах. Но он поблажки себе не давал, старался одолеть снег, но из этого мало что получалось. И самое тяжкое — перетащить колот от кедра к кедру. Он пытался приспособить для этого дела лыжи, и если лыжи его самого еще как-то держали и он не проваливался в снег выше колена, но едва взваливал на плечо колот, как лыжи угрузали еще больше, уже и шаг невозможно сделать, и тонкая их пластина грозилась вот-вот лопнуть. А поломку лыж, хоть их и две пары, допустить никак было нельзя, нельзя было обезножеть. На этих лыжах Глеб и Костя пробежали-пробрели всю округу, на этих лыжах, в случае нужды неожиданной, можно будет спуститься с хребта.
По пробитым тропам приходил к Ивану Глеб, брался за колот, говорил успокаивающие слова, предлагал бросить это дело до теплых дней, когда наст появится, но Иван отказывался.
Появлялся из зимовья Костя, кричал что-то насмешливое, издали молча смотрел на работающего Тимоха, крутил пальцем у виска, но Иван не обращал на это внимания.
Он сходил на обед, и хотя его крепко тянуло поваляться на нарах, пересилил себя и снова ушел к колоту. Привлекало его еще и то, что там можно хоть немного побыть одному.
Не очень-то любящий одиночество, Иван, добрый десяток суток проведший в тесноте зимовьюшки, постоянно видя кого-то рядом и невозможность обособиться хоть на короткое время, вдруг ощутил потребность в этом самом одиночестве, которое еще хорошо и тем, что его в любой момент можно прервать. А сегодня, после обретения для своей души воли, хорошо смотрелось на мир и хорошо, по-особенному хорошо, думалось.