— Я стал ближе к природе за этот месяц, — сказал Яковлев. — Что-то новое открылось моей душе, а может, и не открылось, а очистилось, высвободилось… В войну много стояли в лесах, но тогда было не до природы… а я с детства любил лес, небо…
— Мне часто снилось, что я летаю, а тебе? — спросила Надя.
— Редко…
— Мне и теперь иногда снится. Тихон считает, — сказала Надя, хотя просила сегодня о нем не вспоминать, — что я люблю фантазировать, заноситься за облака.
— Это именно то, что мне в тебе нравилось и нравится… Черт побери, я именно люблю людей, которые умеют взлетать за облака!
— Ох, никуда я не взлетаю, какие уж там облака! — усмехнулась Надя. — Верчусь как белка в колесе и на работе, и дома… Но бывают дни, когда правда немыслимо ходить по земле… — Вот тут она и сказала впервые: — Сегодня — день счастья… Это озеро я беру себе, ладно? Оно теперь мое — навсегда…
— Бери, мне не жалко, — пошутил Яковлев. — И вот те далекие берега, и коса, которая стрелой вдается в озеро, вон где купаются, — все твое…
— И ты себе выбирай, что понравится. Я тебе подарю. Хочешь иву? Высокую?
— Хочу ту, что над самой водой.
— Бери.
Они пошли к машине, немножко стесняясь того, что расчувствовались, умеряя, приглушая шутками и иронией свою чувствительность, которая в их возрасте могла показаться манерной и смешной, если бы не была такой искренней.
Какой-то любитель фотографировал озеро, и берег, и кусты, окаймлявшие берег, он и на Яковлева с Надей нацелил фотоаппарат, как будто они были частью пейзажа. Яковлев, как мальчик, стал канючить, просить прислать снимок. Записал свой адрес, предлагал деньги на марки. Любитель пообещал.
— И ты веришь? — спросила Надя, когда они уже сидели в машине.
— Верю, — ответил Яковлев. — Я вообще верю людям. И должен сказать, не так уж часто меня обманывали. Очень бы мне хотелось иметь этот снимок. Прекрасная местность, озеро, может получиться чудесный кадр. — И добавил: — И ты на снимке…
— Ну уж…
— Нет, нет, мне очень, очень приятно, что ты на снимке вместе со мной.
— Как я буду теперь жить, — сказала Надя не то со смехом, не то с печалью. — Без тебя… без твоего «Москвича», без этих лесов…
— Не надо было тебе спасать Тишку, — тоже как будто шутя, а может, не шутя, упрекнул ее Яковлев. И повторил то, что уже сказал когда-то Ане: — Ты в него влюбилась, как скульптор в свое произведение.
Надя ответила с вызовом:
— Я не жалею об этом.
— Жалеть вообще ни о чем не следует…
— Ну, это уже фатальное отношение к действительности…
— А что? Чему быть, того не миновать.
Они проехали поселок, свернули на шоссе. Шоссе ремонтировали и расширяли, тяжелые катки утрамбовывали дорогу, пришлось объезжать.
— Не верится, что здесь так близко была линия фронта, — сказала Надя, — не верится, что была война. Но мы-то помним, Леша… — Она поколебалась: — Как бы там ни случилось потом, но разве я могу забыть, что Тихона встретила на войне? Или что служила вместе с тобой. Это что-то такое большое, больше, чем братство, родство, чем просто дружба, это — особая близость.
Яковлев хотел ответить, что не мешало бы и Тихону про это помнить, но сдержался. Только вздохнул. Она догадалась.
— Не надо его осуждать. Ну, влюбился, и что? Был бы только счастлив… — И, как будто передачу переключила, стала говорить о другом — какой чудный день сегодня, как им интересно сегодня… Ну вот они и приехали, вот еще одно озеро. Глубокое, темное, почти черное.
— Нет, мне хватит одного…
— Это более бурное. Смотри, какая волна.
— Раз выбрала, то, значит, выбрала.
Ветер совсем растрепал ее прическу. Она руками придержала волосы, как будто схватилась за голову. Но когда Яковлев посмотрел на нее, встревоженный, Надя улыбнулась:
— Спасибо, Леша, что прислал телеграмму. Спасибо тебе за все опушки и кустики, за синюю эту зыбь, за ясный твой характер, за доброту…
Яковлев смутился:
— Мои подчиненные вовсе не в восторге от моего характера.
— А больные?
— Больные вроде любят, но это такой народ — то любят, то обижаются. Я же не бог, исцелять одним прикосновением перстов не умею… И все-таки жаль, Надюша, что ты забросила хирургию.
— Что уж теперь говорить! — Она снова попросила: — Ты не критикуй меня сегодня, доктор Яковлев. Поверь, никто не критикует меня так резко, как я сама.
— Есть не критиковать. Двинулись?
— Пора! Прощай, синее озеро!
И снова замелькали перед машиной обочины шоссе. Из окна встречного автобуса помахала им ладошкой маленькая девочка. Промчался велосипедист в ярком картузике. Прокатил на мотоцикле милиционер. Девушка в резиновых сапогах вела куда-то понурого коня. Качались, как на качелях, на телеграфных проводах сороки, чистили клювами свои белые жилеты. И снова леса, леса, дубравы, березовые рощи, деревни, маленькие городки, шлагбаумы, переезды…