Справа тянулось побережье, слева карабкались в гору поселки. Море слепило. Меж валунов и камней билась у берега, рассыпаясь пеной, желтая, янтарная на солнце вода. Оставив машину, они то спускались к самой воде, окунали руки в холодную пену, то карабкались обратно по горячему песку, цепляясь за узловатые корни сосен, к разогретому асфальту шоссе, где стоял «Москвичок». Выпили кофе в стеклянном кубике прямо над морем, пообедали в роскошном ресторане с изображением оленя на фасаде, сидели там на деревянных скамьях с высокими спинками, робея перед вальяжным безразличным официантом в вишневой нейлоновой форменной рубашке с бантиком-бабочкой. Яковлев раскошелился: заказал салат, оленину, мороженое. Вина выпить не мог — за рулем. Подошел метрдотель, белокурый, элегантный, в сером пиджаке с разрезами, любезно спросил: «Вас уже обслуживают?» Яковлев еще больше растерялся, а Надя шепнула:
— Я ведь предлагала, пойдем лучше в кафетерий, там, на первом этаже, гораздо проще…
— Но почему? Приятно посидеть в таком фешенебельном ресторане… — Яковлев сказал официанту: — Вот в войну наш госпиталь стоял на перешейке, приехали взглянуть. Мы — врачи…
И официант посоветовал, расчувствовавшись:
— На кухне, кажется, еще есть миноги, исключительно изысканная закуска. Рекомендую.
— Раз рекомендуете, значит, возьмем. Ты, Надя, не против? — А когда официант ушел за миногами, покачал головой: — Это не очень остро, не знаешь? Ох, если бы Аня видела…
Надя отозвалась, скорее по привычке:
— Но ведь Ани еще нет, Аня вон когда появится, через целую жизнь.
Яковлев, возбужденный, похлопал Надю по руке:
— Ты славная, Наденька Милованова. Такая же славная, симпатичная и ароматная, как твои ландыши…
— Они давно отцвели…
Когда подали счет, Яковлев покачал головой:
— Хм, кажется, он нас все-таки обсчитал, этот официант, несмотря на уважение к нашему фронтовому прошлому.
— Тебя ведь не обманывают, — засмеялась Надя.
— Я сказал — не часто. Но я не жалею, миноги — это все-таки вещь. Тем более сегодня…
По круто подымающейся дороге они свернули с шоссе налево, чтобы посмотреть дачный поселок Комарово, как им посоветовала дачница, пожилая смуглая женщина, повязанная от солнца платком, которую они подвезли на машине. Она возвращалась с прогулки. И показала им дачи всех знаменитостей, все дома отдыха и детские сады, просто живописные места. Потом, проникнувшись к ним симпатией, предложила:
— А хотите, я вас провожу на кладбище, на могилу Анны Ахматовой?
— Ахматовой? — переспросил Яковлев.
— Ну да…
Была вторая половина дня, солнце слегка померкло, с тенистой стороны узкого незамощенного проселка уже веяло холодком. Улочки были пустынные, зеленые, тихие, за изгородями склонялись к грядкам старушки, пололи клубнику. На спортивной площадке играли в волейбол, но как-то без крика, чинно, мяч взлетал и опускался бесшумно. Проехали мимо почты, миновали переезд, шоссе. Стало еще тише, еще проще, зеленее. Подъехали к сельскому кладбищу. Яковлеву вспомнилось кладбище в той деревне, где была похоронена бабушка, он был очень привязан к бабушке, горевал, когда она умерла, часто бегал на могилу…
— Но почему же ее похоронили здесь? — удивился он.
— Она любила этот уголок и хотела быть похороненной на сельском кладбище, в этом поселке, где у нее была своя крошечная дачка…
Нашли могилу. На могиле стоял резной, как из чугунного кружева сделанный, крест с округлыми краями, чуть тронутый ржавчиной; на перекладине креста, как живой, сидел лепной голубь — словно прилетел и опустился отдохнуть. А рядом с могильным холмиком, убранным полевыми цветами, — стена из светлого камня, и на стене скульптурный портрет — тонкий горделивый женский профиль.
— Какое удивительное лицо, — сказала Надя.
— Да, в молодости была красавицей. Время щадило ее, она и в старости была прекрасна…
Женщина низко поклонилась могиле. Надя тоже наклонила голову.
Когда они снова выехали на автостраду, Надя сказала:
— Не умею выразить почему, не нахожу нужных слов, но для меня, Леша, было просто необходимо сегодня, когда мы расстаемся, здесь побывать.
— Вернусь домой — велю дочери достать мне книгу Ахматовой. А может, у нее и есть. Буду читать стихи и вспоминать этот день и кладбище… — Он помолчал и, только когда Надя какое-то время спустя потянулась к путеводителю, спросил: