Ни черта не стоит человеческая жизнь, и сам ты ни черта не стоишь, если не можешь помочь любимому человеку. На что тогда твои руки и сила твоя и ловкость? Он вспоминает, как в первый год после женитьбы они проводили лето в спортивном лагере, многие даже не знали, что они женаты. Тоня жила в палатке с девчатами, он со своей командой, но, когда шли в горы, держался рядом с Тоней, зная ее беспечность. И устерег, уследил, спас. Подхватил, когда она оступилась на крутом склоне. Так бы и бухнула камнем вниз, в пропасть. Вечером она сказала ему, когда целовались у скалы, в тени, потому что луна заливала светом весь лагерь, нигде не спрятаться было от любопытных глаз:
— Ты не одну меня спас сегодня. Понятно?
Он тогда и Тоню и Веточку спас.
Взволновался:
— Тем более тебе тут в лагере делать нечего… Теперь у тебя другие задачи, поважнее…
Уж очень она была порывистая, неосторожная. Боялся он за нее, даже душой покривил:
— Ты на свою реакцию не полагайся. Не такая уж у тебя быстрая реакция…
— Еще чего?! — возмутилась Тоня.
— Люди сначала думают, потом действуют. А ты?
— Не глупее других…
А все-таки Тоня подчинилась, уехала домой.
Она совсем переменилась, когда родилась Веточка: притихла, ничем, кроме ребенка, не интересовалась. И все напевала. Ветку укладывала — мурлыкала, пеленки стирала — заливалась во весь голос. Мешала читать газету, мешала заниматься, когда готовился к кружку. И на стадион больше не ходила. Только иногда, когда гуляла с Веточкой во дворе, а ребятишки играли в волейбол, вдруг подходила, наподдавала по мячу и говорила:
— Вот как надо бить. А у вас что за удар?..
Или, если Ветка спала спокойно в коляске, прикрытой тюлем и увешанной погремушками, судила игру, при условии, что не будут очень кричать, будить ребенка. Потом она и это бросила, даже сердилась, если ее звали:
— Идите, идите, незамужних зовите, мне некогда… Я свои связи со спортом порвала…
Владимир Павлович даже удивлялся.
— Не верится, что ты стометровку отлично бегала…
Она сердилась. И слушать не хотела. Как-то заплакала:
— Ну когда мне? Куда я ребенка дену? Разорваться мне, что ли?
— А другие как же? У других детей нет?
— То другие, а то я… Я делить свое сердце пополам не умею…
И вся, с головой, ушла в дом, в семью. Тут было ее настоящее место, ее интерес… Чистила, мыла, терла. Гордилась, что Веточка растет здоровенькая, что врачи в консультации хвалят. Один раз с девочкой на руках прибежала на стадион, где Владимир Павлович тренировался, напугала до полусмерти. «Что, что случилось?..» Она, сияя, спустила Веточку на траву: «Покажи, покажи папке, как мы ходим… Пошла, честное слово, пошла…» Не могла дождаться, пока муж вернется домой — так хотела похвалиться.
Дома Владимир Павлович бывал мало. Работал на заводе, часто оставался после смены, всегда у него, как у бригадира, находились дела. Цехком ему давал поручения, он был членом цехкома. Играл в футбол за свой цех, играл в сборной завода, тренировался. Футбольные матчи на первенство Союза, на кубок никогда не пропускал, покупал билет на северную трибуну. Партийная учеба тоже отнимала часы, и производственное обучение у них было: на заводе постоянно вводили новую технику, завод был передовой.
Тоне по хозяйству муж почти не помогал: чинил, правда, электричество, если портилось, и всякие там бытовые приборы, телевизор сам ремонтировал.
И всегда торопился. Тоня даже насмешничала:
— Ты у нас не хозяин в доме, а жилец. Квартирант…
Он оправдывался:
— Тоня, дорогая, да когда мне? Ни минутки свободной…
А годы летели…
Они с Тоней уже не целовались так, что душа замирала, хотя жили, в общем, дружно. Разлада между ними не было. Просто не нравилось Владимиру Павловичу, что жена вроде стала жадная, жалуется, что не хватает денег: хотелось ей накопить то на шкаф полированный, то на стол, то на шелковое покрывало. Стала работать на полставки в лаборатории, уставала, ворчала: сил, мол, моих нету отстирывать от травяных пятен футболки и майки, теперь еще Веточкино белое трико надо стирать.