Позже мать осудила его за эту фразу:
— Они еще могли бог знает что подумать…
— Ну и пусть думают. Тебе-то что?
— Все-таки это папина родня.
— А ты им ничем не обязана.
— Так-то так, но… Ты этого еще не можешь понять, сынок…
Ну и пусть, пусть он не понимает, но он не мог все-таки простить им, этим новым родственникам, их отношения к его матери. А мама великодушно сказала:
— Я им не судья и не свидетель. Но ты подумай, Юрочка, вот я тебя ращу, в куске себе отказываю, все для Юры да для Юры. Все наши планы совместно с тобой строю. Юра, мол, вырастет, мы то, мы се… И вдруг пожалуйста — получаю письмо. Юра ваш больше уже не ваш, я его считаю своим и даже заимела от него ребенка. А они люди интеллигентные, ты ж сам говоришь — врачи, им это показалось обидно…
А жена Валентина, Юриного дяди, не оправдывала свекровь. Она как-то разоткровенничалась с Юрой, когда никого, кроме них двоих, не было дома.
— Свекровушка моя очень уж гордая. Ты думаешь, она со мной легко примирилась? Отнюдь. Разве кто-нибудь достоин стать рядом с ее мальчиками… Ух, и немалого труда мне стоило переделать Валентина на свой лад. У них только одно и слышишь: мама сказала, мама сделала, мама этого не любит… Правда, она заслуженный врач, что верно, то верно. У нее всюду ученики…
— У моей мамы тоже есть ученица — Маша Завьялова.
— Чему же она ее учит?
— Как чему? Работать на станке. Ткать. Моя мама знаете какая хорошая работница! Ее мастер невзлюбил, так начальник смены, инженер, говорит: «Вы что это? Она же наша лучшая работница…»
— Смотри, как ты гордишься своей мамой…
— А как же…
Эта самая Лялька, жена Валентина, должно быть, передала их разговор Ире, тетке, и та, когда они пошли гулять по городу, сказала ему:
— Это прекрасно, Юра, что ты так уважаешь свою мать. Она стоит того. Я ведь, честно говоря, тоже пострадала от бабушкиного деспотизма, все сидела и ждала заморского принца. Ты скажи своей маме, пусть она меня простит, что и я была такая дура. Я, правда, сердцем чуяла, что письмо искреннее… Сможет она меня простить?
— Мама ни на кого не держит зла… Наша соседка Катерина Ивановна даже удивляется: мол, ты слишком добрая, Полина, с такой добротой пропадешь. А мама считает — людям надо верить…
— Жаль, что она не получила образования.
— Когда же? — стал оправдываться Юра. — То была война, то я народился. Она говорит: «Ты учись, а я уж поработаю, но ты мне рассказывай, чему тебя в школе учат». — Юре очень хотелось показать мать в лучшем свете, нарисовать ее поярче, поцветистее, что ли. — Она песни любит, стихи. Есенина любит. В кино мы с ней ходим. Только про войну она не может смотреть, плачет… Она, если бы не зуб, может, со мной и поехала бы. Вот вставит себе золотой зуб…
— Золотой? Это ужасно. Это же ужасная безвкусица, — разволновалась Ира.
— А почему? — упавшим голосом спросил Юра. — Золотой — красиво, блестит.
— У каждого свой идеал красоты, — сердито сказала Ира. — Но ты ей передай, я прошу ее, как Колина сестра…
Юра обиделся.
— Пусть уж сама как хочет, — сухо сказал он. — Жила своим умом и дальше пусть живет…
— О, да ты колючий, — удивилась Ира. — А впрочем, ты прав. Извини меня… ты дал мне хороший урок…
Уже начался учебный год, надо было ехать домой, а Юру все не отпускали. Ира по вечерам, возвращаясь из школы, где преподавала, занималась с ним дома. Справку ему выхлопотали, — мол, болел. Бабушка и дядя Валентин вообще уговаривали его остаться у них, с ними.
— Тем более что часть этого дома принадлежит твоему покойному отцу, то есть тебе…
— А нам не надо, — испугался Юра.
— Как же это не надо? Положено. Ты посоветуйся с мамой. Или я выплачу тебе твою долю, — предложил Валентин.
— За что?
— Как за что? Это же дом, собственность…
— Нам от производства дали комнату…
Бабушка вдруг спросила:
— А может, и мама переедет?
— А у вас разве ткацкая есть? Не поедет она, если нет ткацкой…
Дядя Валентин рассердился:
— Чего нет, того нет… Но все-таки с родней рядом вам было бы легче…
— Мы привыкли, — сказал Юра.
Бабушка громко заплакала. Все кинулись ее успокаивать. А она твердила:
— Ты скажи маме, пусть она меня простит, пусть простит…
Когда Юра рассказал это матери, та тоже горько заплакала.
— Нету у меня на нее зла, нету… Да и какое может, быть у меня зло, когда она Колина мать. Юрочка, помни, мой золотой, святое это понятие — мать…
Юра устал от расспросов и слез, схитрил:
— А как там твоя Маша Завьялова?
Мать тут же заулыбалась.