— Как это гуманно с вашей стороны!
— Но ведь бедняжки погибли в войну, — почти искренне говорила Люся.
Один только Эмулька, забежавший к ней после длительной разлуки и несколько огорошенный тем, что Люся вышла замуж, сказал недоверчиво:
— Это живая диаграмма? Что было и что есть теперь у твоего Ванечки?
— Для тебя он Иван Васильевич. Понятно?
Эмулька был догадливый:
— Жаль. Ты же была девочка что надо… С юмором, достойным нашего прославленного города.
— Вот именно — была. Дошло до тебя? Теперь я замужем…
— Но я мог бы и сам на тебе жениться…
— У тебя не такое положение в обществе, чтоб на мне жениться.
— Точнее, не такая зарплата.
— Короче говоря, на прошлом поставлен крест. Я начала новую жизнь.
Люся сбегала в последний раз на кладбище — Иван Васильевич запретил ей ходить туда — и наревелась всласть около памятника Савелию Петровичу. «Прости, прости, мой дорогой, — твердила она мысленно. — Но такова жизнь, я выхожу замуж».
С работы Люся, понятно, уволилась. Иван Васильевич не хотел, чтобы его жена работала в клубе, где любой моряк мог пялить на нее глаза, как пялил их совсем недавно он сам, носить ей шоколадные бомбы в серебряных обертках и «травить» заманчивые морские истории, добиваясь ее расположения.
— Ты теперь семейная женщина.
Люся, хотя ей совсем не хотелось ходить на работу, все-таки возмущалась:
— Выйти замуж еще не значит уйти в монастырь. Надо же приносить пользу обществу.
— Твое дело вести дом.
С Иваном Васильевичем Люся никогда не разговаривала так смело, как со своими кавалерами, выросшими из одесских догадливых мальчиков. Зато они понимали ее с полуслова, с полунамека, буквально с междометия, с усмешки. Иван Васильевич был тугодум.
Он сказал просто:
— И не вздумай мне изменять. Я этого не потерплю.
Люся испугалась:
— О чем ты говоришь? Кто будет тебе изменять? С кем? С этой шушерой, с которой я училась в одной школе и жила на одной улице? Эмулька…
— Эмулька? Это что, собачка?
Люся думала, умрет — так хохотала.
— Это имя, сокращенное имя, которым архитектора называет вся Одесса с легкой руки его мамочки-фантазерки. Она была знаменитым зубным врачом — мадам Варковицкая…
— Мадам?
— Вся улица ее так называла.
Этого Иван Васильевич никак не понимал?
— По-моему, у нас принято говорить «гражданка».
— Мадам Варковицкая гражданка? Не смеши меня…
Люся терялась. Расстраивалась, жаловалась Верунчику:
— Просто у него нет нашего южного чувства юмора. Так же, как там у них, откуда он родом, не кладут перец в борщ.
— В борщ не кладут перец? Какой же это борщ?
Вера сделала такую постную мину, что Люся развеселилась:
— Будем надеяться, что моей жизнерадостности хватит на двоих.
Люсе не очень трудно было угождать мужу, развлекать его, готовить макароны по-флотски, как он любил, наглаживать его форменный китель. Все это она делала с удовольствием. Пока Иван Васильевич плавал, Люся успевала соскучиться. Ей нравилось его сильное, большое, чистое тело, бицепсы, рост. Муж легко, без усилий, передвигал шкафы, забрасывал на антресоли чемоданы, ввинчивал лампочки с табуретки, не становясь на лестницу. Люся суетилась, кокетничала, рассказывала анекдоты и различные истории. Она провожала мужа, когда пароход уходил в плавание, бежала по причалу, плакала и махала платком. Потом приходила домой, снова плакала, потом вытирала глаза, умывалась, как это делают актрисы, снимая грим. Первые дни она тосковала, скучала, места себе не находила. Постепенно приходило облегчение. Пароход плыл где-то далеко-далеко, унося с собой Ивана Васильевича, стоявшего на капитанском мостике. Никакой бинокль, никакая подзорная труба уже не могли помочь капитану увидеть Люсю.
Начиналась, вернее, возвращалась обычная ее жизнь.
Люся обзванивала знакомых, назначала встречи, собирала подруг. Она делала маникюр, меняла прическу, заказывала новое платье, ссорилась и мирилась с портнихой — то клялась, что ноги ее больше никогда не будет у такой нахалки, то снова называла Мусеньку сокровищем и талантом. Люся затевала ремонт квартиры, варила варенье, меняла плиту на кухне, училась вязать. Руки у нее были золотые, и свитеры, которые она вязала для мужа, можно было посылать на выставку, как утверждала Верунчик. Люся гордилась этим, ездила на пляж загорать, бегала в кино на дневные сеансы и подолгу обсуждала с подругами фильмы. Как мухи на мед, так же слетались к ней мужчины — Игори, Жорики, Самсоны Самсонычи, звонили, звали куда-то, набивались в гости.