— Расскажите мне быстренько, что делается в родном городе: кто, когда и с кем? У меня уже язык присох к гортани…
Потом подолгу обсуждали болезни. Люся спрашивала:
— Как твоя гипертония? Печень? Какое ты принимаешь снотворное? — Она вздыхала. — Едем с ярмарки, ничего не поделаешь…
— Ты еще молодая, ты держишься, тьфу-тьфу… не сглазить… Говорят, для тонуса очень помогает гимнастика йогов, ты не слышала?
Люся охотно подхватывала эстафету:
— Очень полезно делать каждый день десять тысяч шагов. Не по кухне и не убирая квартиру. А плюс ко всему.
— А как твой муж? — спрашивали у Люси.
— Здоров как бык, — с гордостью отвечала Люся. — Обливается по утрам холодной водой и ходит к морю. Без этого он не мыслит жизни…
— Машину не собираетесь покупать?
— Про это он и слышать не хочет. Он любит ходить пешком…
С прогулки Иван Васильевич возвращался бодрый, раскрасневшийся и говорил кратко: «Штормит», или: «Ветер шесть баллов», или: «Полный штиль».
Люся оживленно, чуть подобострастно спрашивала:
— Тебе еще не надоело? Может, сходил бы в центр?
Муж удивлялся. Как это надоело? У моря?
Однажды, томимая любопытством, Люся тоже пошла на прогулку. Приятно было идти с ним рядом — высокий, статный, видный мужчина. Она ласково взяла мужа под руку.
— Я и сама люблю море. Эту безбрежность, эту бесконечную даль, эту белую пену… — Она, как монеты из кошелька, доставала из памяти вычитанные или услышанные звонкие сравнения. — Пена как кружево… — И вспомнила: — У покойной мамочки были нижние юбки, обшитые кружевами, очень нарядно…
Муж удивленно покосился. Но слушал благосклонно.
— Я не думал, что ты так любишь море…
Люся отозвалась обиженно, даже с какой-то страстной горечью:
— Живешь со мной столько лет, а что ты обо мне знаешь? Ты даже не знаешь, что я очень, музыкальная. Правда, на юге все музыкальные. Когда-то я не пропускала ни одного концерта. Елизавета Степановна очень удачно выразилась, что когда пианист играет, то кажется, он разговаривает с богом…
Тень неудовольствия пробежала по чисто выбритому лицу Ивана Васильевича.
— Она как попугай, твоя Елизавета Степановна. Повторяет чужие слова…
Люся вдруг расхохоталась. И созналась:
— Да, с ней это случается. Ты молодец, что заметил. Надо же… — Но, отсмеявшись, она все-таки спохватилась. И хитро перевела разговор на другое:
— Слушай, нам еще долго идти? Я все ноги сбила…
Иван Васильевич вынул шагомер.
Все-таки Люся предпочитала ходить по городу, заглядывать в магазины. Домой возвращалась нагруженная, как ишак, усталая, разгоряченная, но довольная. Вот это — реальная жизнь. Есть что положить в холодильник, что спрятать в шкаф. Знакомых встретишь — поговоришь. Да и в каждом магазине она знала продавщиц, звала их по имени, со многими была на «ты». Правда, теперь у нее не было прежней свободы. Муж не то чтобы проверял расходы, он просто интересовался, что сколько стоит, зачем куплено, и никак не мог взять в толк, почему Люся покупает все подряд. Как ни втолковывала жена, что кофточку эту, если самой не подойдет, у нее с руками оторвут, еще «спасибо» скажут, он не понимал:
— А для чего тебе это «спасибо»?
Люся смотрела на мужа снисходительно, как на ребенка.
— Как для чего? Приятно. Подруги мне покупают, я им… Ты не знаешь современной психологии. Если я сделала приятельнице одолжение, то держу ее в руках. Она мне обязана. Ну, и вообще — почему не услужить…
Иван Васильевич тупо твердил свое:
— Зачем это? Я бы не хотел, чтобы мою фамилию трепали, все-таки меня знают на флоте. Я Соколов.
— Ты Соколов, а я Соколова, ну и что?..
Но все мелкие наскоки, вся Люсина смелость разбивалась о твердую позицию мужа, как волны о мол. Что она могла ему доказать? Как? Она ведь всецело от него зависела, ей даже пенсия полагалась не за труд, а по старости, которую она вовсе не хотела торопить. Или как вдове, потерявшей кормильца. Но она, слава богу, не была вдовой: вот он, ее кормилец, ее опора, глава семьи.
— Любила кататься, люби и саночки возить, — говорила Люся и другим и, главное, самой себе. — Я одевалась лучше всех своих подруг, я не жила с карандашом в руке, учитывая каждую копейку. Что делать, теперь обстоятельства переменились, муж не у дел, надо смириться и ни в коем случае не трепать ему нервы…
Все это так, но то, что легко на словах, совсем не легко на деле. Тяжко ей было с Иваном Васильевичем. Она чуяла, что и Ивану Васильевичу не легко. Рада бы помочь ему, но как, чем? Все, что она пробовала, успеха не имело. Он даже стал еще более замкнутым, погружался в свои какие-то непонятные, неизвестные Люсе мысли. А однажды вдруг подошел к портрету, висевшему на стене, долго стоял, смотрел, потом задумчиво произнес: