— Волнение, оно не помогает, — ответил Глушков на ее вопрос. — Волноваться — это вы, женщины, мастера. У меня дома жена, три девочки, теща и бабушка. Мне ваше женское волнение вот где сидит… — Глушков показал на шею. — Если хочешь работать, эти волнения брось. На голову надейся, на мозги…
Прошла неделя, и Маша припомнила слова Глушкова. Она работала спокойно, споро, втянулась в работу.
Часто бывает в жизни, что несчастья приходят к человеку сразу, одно за другим, но зато если пойдет полоса удач, так только радуйся. На станции как будто впервые увидели Машу Куликову. Только и разговоров было, что про первую женщину-составителя. О ней вспоминали на всех собраниях, в торжественные дни.
Маша знала это и гордилась собой.
Родственники не узнавали Машу. Она так осмелела, что даже сама Остапчук стала разговаривать с ней заискивая.
Маша заявила молодоженам, что она против них ничего не имеет, но комната принадлежит ей, пусть они ищут себе другую.
Остапчук встретила Машу в коридоре.
— Это правда, Машенька, — спросила она, — будто ты замуж собираешься?
— Правда, — ответила Маша, желая пошутить.
— Говорят, большой пост занимает? — спросила Остапчук, бегая глазами по новым Машиным туфлям.
— Большущий…
— К нему, наверное, жить переедешь? Так зачем же тебе комнатка? Я вот женщина серая, невоспитанная, и то у меня от нашего общежития голова болит. А где тебе…
— Перееду или не перееду, а чтоб комнату освободили. Я к начальнику станции пойду, если что…
Так много сил появилось у Маши, что она могла теперь постоять за себя. Она и про Колю узнала, как и кому можно подать ходатайство. Тоска по мужу с новой силой охватила ее. Теперь, когда ее уважали, хотелось разделить свое счастье с любимым человеком. У нее появились деньги, она была молода, но незачем ей заводить обновки, не для кого наряжаться. В кино и то редко ходила — когда собиралась вся семья: мать, брат, невестка, сестра и зять.
Молодожены не выезжали из комнаты. Маша стосковалась по семейному уюту. Не терпелось выбелить стены, постлать новое одеяло и скатерть, повесить занавески. Все желания, которые она приглушала в себе целый год, пробудились. Она не могла больше жить так, как жила. Хотелось петь и плясать, ходить в гости, самой звать к себе гостей. А кто она была? Ни вдова, ни девушка, ни жена. С молодыми мужчинами нельзя было знаться, со старыми — неинтересно. Разговоры с родственниками были будничные, простые — про очереди, про топливо на зиму, про невестку.
Она сходила несколько раз к докторше. Но докторша редко бывала дома, а племянница еще совсем девчонка.
Маша жила в поселке много лет, всех железнодорожников знала с детства, знала их жен и детей, характеры, слабости, — не было на станции человека, так казалось ей, кто понимал жизнь больше, чем она сама.
По выходным дням она сидела у себя в комнате и подбирала на гитаре песни, что певала когда-то. Она даже выдумала сама мелодию, которая ей очень нравилась, и жалела, что не может найти к этой мелодии подходящих слов. Мимо общежития часто-проходили знакомые молодые женщины, Машины сверстницы, но пережитое отдалило Машу от них. Если бы она пошла с ними, то, пожалуй, молчала бы как пень. Веселее и интереснее ей было разговаривать с мужчинами, но все составители и диспетчеры были женатые, по выходным дням у них свои семейные дела. На могилу дочери Маша теперь ходила редко — холмик земли не мог заменить ей живое дитя.
В конце лета, когда стали желтеть обожженные зноем листья, составителей срочно вызвали к начальнику станции на совещание. Торжественный начальник сказал, что все они читают газеты и знают хозяйственное положение, знают, какая идет борьба за хлеб; картина вырисовывается такая, что через станцию будет проходить поездов в три раза больше, чем в обычное время.
— Вы, конечно, понимаете, — сказал начальник, — что каждая наша ошибка, каждое промедление будет отражаться на ходе уборки и осеннего сева, на наших грандиозных успехах. Это все равно что фронт. Продумайте каждый свой метод работы, что сделать и как сделать… Оставаясь на месте, мы, железнодорожники, как бы участвуем в замечательных победах нашего народа. Дисциплина должна быть военная… Провозгласим «ура» в честь нашей родины!
Составители дружно прокричали «ура». Когда вышли из конторы, Глушков сказал Маше:
— «Ура», конечно, дело хорошее. Но надо фактами оправдать — это будет наше «ура».
Все были взбудоражены. Станция еще не знала такого напряжения. Поезда шли и шли. Везли комбайны, жатки, зерно. Железнодорожники забыли, что такое смена, что такое день и ночь.