— А я не экономная, нет. Жизнь меня не выучила, — говорила Елена Дмитриевна, искоса поглядывая на то, что делает Шура. — Живу на пенсию плюс скромный приработок, но на питание не жалею. Питание — это основа…
Шура не слушала. Ее томила мысль, что муж, умерший два года назад, был когда-то способнее Миши Богданова, особенно по математике, и вот надо же, оставался до самой смерти всего лишь экономистом.
— Я так и сказала Нине: «Кто я и кто Богданов? Земля и небо!» — продолжала Елена Дмитриевна. — Но, как видишь, в грязь лицом не ударила, держать себя в обществе я умею…
— Что значит — небо и земля? — возразила Шура. — Люди есть люди. Для того чтобы занять положение, еще нужно, чтобы повезло… — Она все-таки поправилась: — Конечно, я не говорю, Богданов достоин… правда, девочки? — спросила она у Нины и Розы, когда те вошли в кухню.
Роза сказала, что останется ночевать, ей далеко ехать. А завтра воскресенье, не нужно торопиться, наговорятся всласть.
Елена Дмитриевна обрадовалась:
— Позавтракаем отлично. И в бутылочках еще осталось… — Она изнемогала от довольства собой. — Ну, Нина, не опозорила я тебя? Как замечательно прошел вечер!
Нина восторженно похвалила:
— Богданов держал себя прекрасно, он чудный человек, я всегда знала…
— Да, сразу видно, что большой человек, — согласилась Шура. — Жаль, что его не видела моя невестка, пусть бы поучилась скромности.
— Интересно, какие физиономии будут у моих сослуживцев, когда я ошарашу их тем, что ужинала за одним столом с Богдановым, — сказала Роза.
Нина захотела сделать ей приятное:
— Ты ему очень понравилась, он так смеялся…
Но Роза вдруг разом скисла, заплакала и, всхлипывая, сказала:
— Думаете, девочки, мне легко быть веселой? Я старая женщина с больной печенью. Но на работе я должна быть жизнерадостной и остроумной. Будь они прокляты, эти анекдоты, я их плохо запоминаю… Но разве на такой службе, как у меня, можно сидеть с постной мордой? Вылетишь в два счета…
— Все-таки какого ты года? — не выдержала Шура. — Ты еще интересная женщина, а я вот вся седая…
— Надо иметь парикмахера, — деловито посоветовала Роза. И опять всхлипнула: — Нет, что-то я раскисла, что-то мне жалко стало той Розы, какой я была когда-то…
— Посмотрела бы, как выглядит Маша, не говорила бы так про себя, — успокаивала ее Нина. — Мне даже жалко стало Богданова. У него, очевидно, была иллюзия, что он увидит прежнюю Машу. А она, как нарочно, растрепанная, неодетая…
— Между нами говоря, Маша всегда была неряхой… — У Розы блеснули глаза.
— Неправда, неправда, никогда не была! — возмутилась Шура.
— Женщина должна следить за собой…
— Как ни следи, а возраст свое берет…
— Я так и сказала своей актрисе в присутствии ее поклонника: «Мне шестьдесят с хвостиком, а вам пятьдесят пять. Пять лет — это большая разница: вот у вас еще мужчины на уме…» Она чуть не лопнула.
Отсмеявшись, Нина заметила:
— Ну и злая вы, Елена Дмитриевна…
— А почему я должна быть доброй? Не так уж много я видела доброго в жизни.
— А я, к сожалению, осталась доброй, хотя не раз расплачивалась за свою доброту, — заявила Нина.
Роза поддержала ее:
— Ты действительно добрая. Как ты всех собрала сегодня! Так демократично, так просто… Даже сумасшедшего Костю позвала! Пардон, я не задела твои чувства?
И, к общему удивлению, Нина заступилась:
— Он не сумасшедший, Костя. Вовсе нет! Он просто не такой, как все.
Тарелки были уже вымыты, составлены высокими стопками. Блестел, сверкал протертый хрусталь. Елена Дмитриевна бросила в мусоропровод осколки рюмки, разбитой Костей. Нина проводила их взглядом. И опять сказала:
— Костя славный. И чего ты накинулась на него, Роза, я так и не поняла.
— А того, что все мы изменились, а он, видите ли, такой, как был, он, мол, лучше всех нас. Просто неудачник — и все…
Нина покачала головой:
— Я так не считаю.
А Шура спросила тихонько, как будто это был секрет:
— Нина, ты что… ты его любила?
— Какой смысл теперь это выяснять? А впрочем… Да, он был мне дорог… — Она повторила: — Он был мне дорог, мы дружили… но не больше, конечно.
Они не были до конца искренни и откровенны, эти четыре женщины, а все-таки с них словно спала шелуха, и сквозь напластование лет, сквозь наслоение времени пробивалось наружу глубоко спрятанное истинное их существо. И они все больше становились похожи на тех славных худеньких девочек, какими были когда-то: честных, открытых, прямодушных. Все это было хрупким, непрочным, как оказалась непрочной хрустальная рюмочка на тонкой ножке, разбитая за ужином, но женщины еще долго сидели на кухне и разговаривали по душам, осторожно обходя то, что каждая из них хотела скрыть.